Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Игумения Феофила (Лепешинская)
Плач третьей птицы: земное и небесное в современных монастырях

Допущено к распространению Издательским советом Русской Православной Церкви

Номер ИС Р17-710-0383

© Игумения Феофила (Лепешинская), текст, 2017

© Николаева О. А., предисловие, 2017

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2017

* * *

Предисловие

Лет пятнадцать назад в церковной книжной лавке мне попалась небольшая книжка некой монахини N. «Дерзай, дщерь» – кратко говоря, о христианском понимании места, назначения и роли женщины в мире. Открыв ее наугад, я уже не могла оторваться, а прочитав целиком, испытала чувство радостного открытия. Такое бывает при встрече с живым, талантливым и осмысленным явлением. И – совершенно беспрецедентный для меня случай – купила сразу этих книг штук семь, а то и десять, чтобы дарить, и, вручая избранницам, неизменно чувствовала, что дарю что-то очень ценное, очень важное для этого человека, и предвкушала то духовное наслаждение, которое он испытает при чтении.

Потом меня пригласили выступить перед сёстрами Богородично-Рождественской девичьей пустыни в селе Барятино, недалеко от Калуги, и я вместе с мужем приехала туда. Нас встретили у ворот настоятельница и ее помощница, провели в трапезную, где уже сидели монахини и послушницы. Я читала им стихи и отвечала на вопросы. Кое-что в ходе этой беседы, а именно – некоторые важные пояснения и точные реплики, которые вставляла игуменья, – навело меня на смутную догадку, которая потом, когда мы были приглашены на трапезу и разговорились с игуменьей, переросла в уверенность, что передо мной – та самая таинственная монахиня N., автор столь поразившей меня книги. Я ее узнала по обороту речи, по интонации, по умному взгляду проницательных глаз… Так и оказалось. Это была игуменья Феофила.

Потом она написала новую книгу, именно эту – «Плач третьей птицы», которую и прислала нам с мужем по электронной почте еще до издания. Сгорая от нетерпения поскорее ее прочитать, мы вывели ее на бумаге и сели с ним рядком, передавая друг другу прочитанные страницы… Образцово выстроенная, написанная великолепным языком, насыщенная смыслами, как обретенными в Священном Писании, святоотеческой литературе и мировой культуре, так и подкрепленными личным духовным опытом, эта книга из тех, с которыми не хочется расставаться: с ней хочется жить, перечитывать, учиться по ней проникать в суть движений собственной души и осмыслять повороты внешних событий. Ибо она дает ключ к пониманию христианской жизни, протекающей здесь и сейчас, в условиях современной России, в определенный исторический момент, причем вписывает ее в контекст евангельской метаистории, задающей масштаб.

Удивителен объем эрудиции автора, который легко и свободно распоряжается ею, органично и компактно ставя ее на службу главной идее спасения человека. Тонкости христианской антропологии, православной догматики, аскетики, патристики, герменевтики, нравственного богословия, духовничества, церковной истории, Писания и Предания, – словом, церковность явлена в этой книге в экзистенциальном свете: высокие умозрения отражаются и преломляются в конкретных проявлениях человеческой жизни, свидетельствуя о своей насущности. Это – «хлеб наш насущный».

Кроме того, впущенные в пространство книги и соседствующие здесь житийные истории, принадлежащие разным векам, сюжеты из текущей современной церковной жизни, а также богословские умозрения, элементы православного вероучения, молитвенной практики, изречения церковных деятелей прошлого и высказывания проповедников нашего времени, поэтические строки литературной классики, взятые в качестве эпиграфов к каждой главе, и даже публицистические отступления, – все это, переплетаясь, создает картину единства христианского мира, вбирающего в себя время и пространство.

Речь здесь идет, прежде всего, о монашестве и монастырях как таковых и о монастырях, воссозданных после крушения оплота богоборчества и атеизма – советской империи, по преимуществу. Пребывание внутри этого процесса – возрождения монашеской жизни в России – дает игуменье Феофиле не только опыт очевидца, но и власть свидетельства о том, как это происходило: в книге множество конкретных случаев, ситуаций, примеров ошибок, искривлений и срывов новоначальных богомольцев и новопостриженных монахов. Это объясняется прежде всего – и во веки веков – человеческой природой, испорченной грехопадением, но и тем духовным и нравственным ущербом, который нанесло христианскому народу «вавилонское пленение» советской власти: утрата церковных традиций, угасание веры, искажение понятий о человеке, шаткость нравственных основ, туман заблуждений и суеверий, крайняя малочисленность подлинных наставников благочестия. Порой надо было начинать с выжженного поля человеческой души…

Однако, описывая конкретные прискорбные случаи злоупотреблений духовной властью в монастырях и на церковных приходах, религиозного самозванства, мистической самодеятельности, фарисейства, равно как и невежества тех, кто потянулся в монастыри и храмы, игуменья Феофила вовсе не ставит целью умалить религиозную жажду, открывшуюся в народе. Вовсе не пикантность отдельных эпизодов, порой граничащих с анекдотами, которыми она порой иллюстрирует свои рассуждения, является здесь целью: высота призвания, образец, Образ Божий – вот конечное устремление ее мысли. Недаром в книге не названы имена и фамилии тех, чьи сомнительные поступки и высказывания послужили игуменье Феофиле лишь инструментом для ее апофатического метода. Предметом обличения здесь оказывается не сам человек, а его фальшивые слова или дурные поступки. Как опытный реставратор, она словно снимает с первоосновы и поврежденные слои краски, и те, что грубо наляпали на него неряшливые и неумелые богомазы, дабы обнажить сокрытую ими сокровенную Красоту, сияющую в православии.

Хотя «Плач третьей птицы» – книга о монашестве, но по своему духовному кругозору она значительно объемнее, так же как и монашество, значение и влияние которого не ограничивается стенами монастыря или скита, а простирается на судьбы народов, достигая самых небес. Монашество – это удел стремящихся, как евангельский богатый юноша, к совершенству, к жизни, носящей на себе «отблеск будущего века». И в этом смысле – это самое сердце православия, «соль земли», молитвенный очаг, возле которого возгорается любовью Христовой охладевшее сердце христианина; источник живой воды, испив от которого, душа оживает и просветляется разум. Тем большее значение для России и для всего православия имеет то, что происходит с монастырями и в монастырях: духовное неблагополучие, оскудение веры и охлаждение любви, «соль, потерявшая вкус» – могут иметь самые дурные последствия для жизни не только всей страны, но и целого мира.

Знаю одну инокиню, которая, попросив у меня рукопись книги, вернула ее в полном молчании, а потом опубликовала в журнале гневную отповедь на нее, главный пафос которой сводился к тому, чтобы «не выносить сор из избы». Образ этот мне показался ложным и саморазоблачительным, ведь монастыри – это не личная изба, а обитель Святого Духа, «врата небесные», «скиния Бога с человеками», «освященный град», и нет более достойного радения здесь, чем радение о Славе Божьей, и более непримиримого сражения, чем битва с лукавым противником, пытающимся извратить и профанировать это избранное место.

Недаром вся русская культура вышла из монастырей и явилась той закваской, которая сформировала национальную ментальность, начисто изменить которую, при всем старании, не смогли ни большевики, ни постмодернисты. Огромное значение придает игуменья Феофила православному образованию: воссозданию человека «по образу Божьему». Христианин, говоря словами апостолов Петра и Павла, всегда должен быть готов дать вопрошающему ответ о своем уповании и сам дать за себя отчет Богу.

Автор книги противопоставляет христианскую просвещенность – невежеству и самочинию ума, всегда либо слепо и бездумно следующего за указкой поводыря и рискующего заблудиться, потеряв оного, либо норовящего уклониться в своевольные горделивые разыскания, чреватые раскольническим потенциалом или сектантским вывертом. Вера «угольщика и старой нянюшки» редко когда без ущерба проходит горнило испытаний.

Духовная просвещенность, питание от евангельских и святоотеческих источников, познания в области Предания и церковной истории, чтение хорошей литературы вслед за опытом церковной молитвы собирают воедино, центруют и формируют личность, спасая ее от расколотости сознания и внутреннего разброда, возвышают и помогают освободиться от власти темных природных инстинктов.

Недаром и в своем монастыре игуменья Феофила частью духовного руководства положила просвещение и образование вверенных ей насельниц: помимо участия в богослужениях и общемонастырских послушаниях – работы в золотошвейных и иконописных мастерских, трудов на поле, скотном дворе и на кухне, – матушка, приглашая монахинь и послушниц в богатую книгами монастырскую библиотеку, отводит часть времени на чтение лекций по самым разным дисциплинам, как церковным, так и гуманитарным.

Удивительно еще и такое свойство этой книги: в ней содержание не противоречит форме, смысл высказывания – его стилю. Прекрасное знание психологии человеческой души подтверждается еще и точностью выражения. Опрятности мысли соответствует словесная прозрачность. А эстетическая убедительность православия выражается в изяществе, даже художественности, слога, который тем не менее остается по-мужски (по-монашески) чётким и твёрдым. Так говорит и пишет лишь человек, который с полной ответственностью свидетельствует о том, что он испытал, прочувствовал, продумал и понял, с помощью Божьей, сам, на собственном опыте, «Богу содействующа…»: «Пролей кровь и получишь Дух».

Словом, у нас есть прекрасная писательница, игуменья, книги которой уже можно причислить к православной классике. Так же, как когда-то я с ощущением первооткрывателя дарила ее «Дерзай, дщерь», так и теперь испытываю радость, предвосхищая то наслаждение и ту духовную пользу, которую получит читатель от «Плача третьей птицы». Аминь.

Олеся Николаева

Сестрам, с любовью

Три монаха стояли на берегу моря. С другого берега раздался к ним голос: «Примите крылья и придите ко Мне». Вслед за голосом два монаха получили огненные крылья и быстро перелетели на другой берег. Третий остался на прежнем месте. Он начал плакать и вопиять. Наконец и ему даны были крылья, но не огненные, а какие-то безсильные, и он полетел через море с большим трудом и усилием. Часто ослабевал он и погружался в море; видя себя утопающим, начинал вопиять жалостно, приподымался из моря, снова летел тихо и низко, снова изнемогал, снова опускался в пучину, снова вопиял, снова приподымался и, истомленный, едва перелетел чрез море.

Первые два монаха служили изображением монашества первых времен, а третий – монашества времен последних, скудного по числу и по преуспеянию.

Достопамятные сказания о подвижничестве святых и блаженных отцов

Святые отцы Скита пророчествовали о последнем поколении, говоря: «Что сделали мы?» И, отвечая, один из них, великий по жизни, по имени Исхирион, сказал: «Мы сотворили заповеди Божии». Еще спросили: «Следующие за нами сделают ли что-нибудь?» Сказал же: «Они достигнут половины нашего дела». – «А после них что?» И сказал: «Не будут иметь дел совсем люди рода онаго, придет же на них искушение, и оказавшиеся достойными в оном искушении окажутся выше нас и отцев наших».

Древний патерик

…На птиц этих люди похожи, мой брат!
Мы так же стремимся к заветному Свету:
Как сильные птицы иные спешат,
За ними другие, хоть сил таких нету.
Лишь я погибаю, как третия птица;
Над тучами реять мне сил не дано…
Все чаще приходится в волны садиться…
Но, Боже, не дай опуститься на дно!

Архидиакон Роман (Тамберг). Притча

Черный монах за каменной стеной

Славой золотеет заревою
Монастырский крест издалека.
Не свернуть ли к вечному покою?
Да и что за жизнь без клобука!

А. Блок

Неужели китайцы?..

Эта мысль о будущем России, впервые высказанная, кажется, о. Андреем Кураевым, поначалу повергает в шок; однако, начав размышлять в заданном направлении, постепенно привыкаешь: лучше ли мы греков, от которых приняли священное наследство, и не жестоковыйнее ли евреев: те, оказавшись после 70-летнего плена в несчастной разоренной стране, пеклись не о качестве жизни, а о возвращении к единой вере и восстановлении Храма. Притом давно уже носится слух, что нашествие и последующее преобладание желтых людей определённо предсказано то ли Библией, то ли Нострадамусом; и почему не вероятно постепенное проникновение раскосых наших собратьев в Сибирь, а затем в Тулу и Рязань мелкими группами по сто тысяч человек с массовым обращением в православие? В конце концов, Господь любит и китайцев.

Православных в России по статистике чуть ли не 80 миллионов, но провинциальные священники утверждают, что церковь регулярно посещают от силы два процента населения. Тем не менее православие ужас как популярно, а особенно монашество, о чем свидетельствует широкое использование его образа в рекламе: питьевая вода «Святой источник», пельмени «Монастырские» (конечно, с мясом), а уж винно-водочные изделия! «Крестный ход», «Исповедь грешницы» (белое полусладкое и будто бы натуральное); «Черный монах», «Старый монах», «Шепот монаха», «Слеза монаха», «Исповедь монаха», «Душа монаха», чай «Китайский монах», с призывами на этикетках: прикоснись к тайне древних монастырей!..

Наверное, покупают хорошо, как и популярные книжки под завлекательными названиями: «Пелагия и белый бульдог», «Пелагия и черный монах», «Пелагия и красный петух», с круглой мордашкой в очках и апостольнике на обложке. Церковный журнал посвятил автору серьезную статью с тщательным разбором искажений христианских истин и монашеских правил; блаженны – или наивны – чистые сердцем! Модный литератор отнюдь не стремился к жизненной правде, он ставил совсем иные цели1
Рейтинг ПРОДАЖ – вот что сегодня определяет качество литературы и профессионализм писателя; а побеждает повсюду легкий жанр, т. к. поддерживается раскруткой, на которую приверженцы массовых вкусов большие мастера.

Вычислив с помощью телевизора и компьютера запросы широкой публики, измученной прогрессом: уютный издалека позапрошлый век, плюс детективный сюжет, плюс загадочные персонажи, неведомы зверушки, какие-то купцы, архиереи, схимники, монашки.

Дорогу, как водится, давно проложили на Западе, после ошеломительного успеха романа «Имя розы» завалив рынок аналогичными по теме, но несравнимо низкого качества бестселлерами, вплоть до бездарной и скучной пародии К. Бакли и Д. Тирни «Господь – мой брокер» (!) о преодолении финансового кризиса в американском монастыре, новинки, предлагаемой на книжном развале. Конечно, фантастический спрос на последние искушения, коды да Винчи и т. п. свидетельствует об устойчивом, неоскудевающем, несмотря на секуляризм якобы постхристианской эпохи, интересе – ко Христу.

Заголовки статей, посвященных монастырям, намекают на жуткие постыдные деяния, которые совершаются в мертвой тишине наглухо запертых келий.

И повседневная пресса не отказывает монашеству во внимании по той же причине, сформулированной Буратино: здесь какая-то тайна . Статьи бывают доброжелательные, с высокопарным описанием природы, распорядка дня, вкусного обеда и сердечной матушки, и, наоборот, разоблачительные, рисующие мрачный пейзаж, жестокую дисциплину, скудное меню, корыстное начальство и вопиющее нарушение прав человека. В одной столичной газете прямо писали, что игуменьи используют молодых послушниц в целях привлечения спонсоров, так сказать, в уплату за щедрые пожертвования… Жаль иногда, что Церковь предпочитает не судиться.

«За каменной стеной», «За монастырскими стенами», излюбленный «Обитель строгого режима» – заголовки намекают на жуткие постыдные деяния, которые совершаются в мертвой тишине наглухо запертых келий. Но вот, кажется, «Комсомольская правда» предприняла многообещающую разведывательную операцию, заслав лазутчицу в монастырь за Уралом2
То ли еще будет! На телевидении, сообщают, готовится реалити-шоу с исследованием монастыря в ряду таких замкнутых структур, как тюрьма, иностранный легион, израильская армия: сажаем туда нашего человека и показываем систему изнутри, – обещал в печати один из авторов проекта. Идея давно осуществлена в США.

Девушка притворилась, что пробует силы на предмет монашества, была обласкана, ей открылись все двери… И что же? Да ничего сенсационного; передавала в газету репортажи почти восторженные… Кто знает, может, приедет когда-нибудь в монастырь не понарошку.

Но обычный способ корреспондентов, командированных на пару часов за экзотикой – фантазировать в меру собственной испорченности, сочиняя причудливые объяснения непостижимого явления, каким остается монашество для всех, чуждых и даже не совсем чуждых христианству. Что ж,

…мои дела
Немного пользы вам узнать.
А душу можно ль рассказать?

М. Ю. Лермонтов

Вообще-то уже во времена святителя Игнатия московские журналы называли монашество анахронизмом. К. Леонтьев цитировал полученное им письмо: «В наше время монахом может стать идиот или мошенник». В начале ХХ века считалось хорошим тоном высмеивать монахов как тупых невежд, никчемных для блага человечества, совершающих бессмысленное насилие над природой. В 1908 году в серии с красноречивым названием «Религия и церковь в свете научной мысли и свободной критики» вышла книжка протестантского богослова Адольфа Гарнака «Монашество. Его идеалы и его история». С раздражением, сглаженным иронией, автор разоблачает абсурдность поведения фанатиков-аскетов, истязающих себя с неведомо какой целью, разве ради музейного хранения давно устаревших обрядов.

Монашество и теперь в России, когда оно хилым цветочком пробивается сквозь асфальт3
Хотелось бы сравнить нынешнюю ситуацию с эпохой Миланского эдикта, когда народ узрел президента, то бишь императора, осеняющего себя крестным знамением, и хлынул в храмы, но совесть предостерегает от чрезмерного оптимизма.

Пытаясь родиться заново, критикуют со всех сторон. Настроенные широко и современно доказывают, как и столетие назад, что монастыри отжили свой век и куда полезнее служить ближнему через благотворительные и социальные учреждения; жалеют горемычных монахов, утративших право на простое человеческое счастье, потерянных для мира с его стремительным ритмом и красочным фейерверком больших и маленьких удовольствий; особенно трагична участь девочек, лишенных радостей любви и материнства; а если опять гонения – убьют ведь всех! И, наконец, всегда злободневный упрек: уходящие в монахи обрекают человечество на вымирание.

Писатели газет, иронизируя по поводу «уютных мифологем» о древних временах, когда люди были благочестивее, а пища вкуснее4
Какие мифологемы! Положа руку на сердце, любой согласится, что люди были действительно благочестивее и пища действительно вкуснее – даже и в не такие уж древние времена.

На ходу создают мифологемы иные: среди иноков тогда, как и всегда, процветали ссоры, воровство, пренебрежение к больным и конфликты с властью, но зато царила демократия и все высшие церковные должности были выборными («НГ-религии»). Известный контингент, обозначаемый как «обновленчество», более чем дружественный по отношению к староверам, католикам, протестантам и иудаистам, категорически не приемлет монашество, правда, именно русское: Тэзе5
Там, рассказывают, многочисленных паломников принимают с любовью, т. е. с учтивой улыбкой. «А я, – поделилась одна игумения, – как увижу эту толпу на праздник, в ужас прихожу: хватит ли еды, куда селить, а постельного белья точно на всех не наберем, а вода! а канализационная яма точно переполнится, а откачку не дозовешься!..»

И прочие иноземные кущи приверженцы православия с человеческим лицом охотно посещают и воспевают.

Другие ищут и не находят высокой духовности: «Монашество потеряло обетование, в нем нет данных нам обещаний самой Пресвятой Троицей»6
Л. Д. Битехтина. Восток – Запад, опыт старчества. Умозрение души. М.: Пересвет, 2002. Приведенная неудобовразумительная фраза отражает стиль этой толстенной, более чем странной книги, открывающейся восхвалением «божественных интуиций» Терезы Авильской.

Звучит критика в адрес Синода, благословляющего открытие новых и новых обителей: зачем так много, если уже открытые так несовершенны; лучше меньше, да лучше, говаривал незабвенный вождь мирового пролетариата, а задолго до него – императрица Екатерина, которая из самых здравых соображений перетасовала излишек иночествующих и добилась почти полного истребления монастырей7
Вопреки веку просвещения. Жизнеописание и творения высокопреосвященного Гавриила (Петрова). Предисловие. М.: Паломник, 2001.

По той же логике в интересах качества следует ограничить и заключение браков – слишком уж много неудачных.

Мир да не предписывает закон делу Божию, сказано святителем Филаретом Московским. Сейчас на территории России насчитывается более четырехсот монастырей – но ни один, за исключением Троице-Сергиевой лавры, не достиг двадцатилетнего возраста; некорректно ожидать от них триумфальных достижений, тем более выносить приговоры: монашество приходит в упадок… монашеский дух катастрофически падает8
Архим. Рафаил (Карелин). Тайна спасения. М., 2001. С. 221–222.

Падение предполагает утраченную высоту; неясно, от какой планки отсчитывать, какое монашество ценить за критерий – египетское? палестинское? византийское? афонское? древнерусское? наше дореволюционное? В истории случались разные ситуации; возьмем феномен тавениссийских обителей: они процветали – количественно и качественно – при жизни основателя, великого Пахомия, а затем пришли в оскудение, которое означало конкретно упадок тавениссийских обителей; монашество продолжало сиять и благоухать, но в иных местах.

Громче всех, как всегда, критикуют монастыри сами монахи, особенно пребывающие вне обителей. Если активно строятся здания и храмы, брюзжат, что созидать следует души, а не камни – будто, если стройки прекратить, души станут расти быстрее. Пускают паломников и туристов – проходной двор, а коли запрут ворота – эгоисты, живут только для себя. Заводят обширные поля или прибыльное производство – обзывают колхозами; если полей и производств нету – лентяи, не желающие трудиться.

Сейчас на территории России насчитывается более четырехсот монастырей – но ни один, за исключением Троице-Сергиевой лавры, не достиг двадцатилетнего возраста. Некорректно ожидать от них триумфальных достижений, тем более выносить приговоры.

Чистота и порядок – декорации; социальное служение – приюты, богадельни – суета и показуха; мало насельников – никто не идет, много – случайные люди; принимают пожилых – зачем, уже ничего не поймут, молодых – кто и чему будет их учить; монашеское жительство, говорят, сегодня одна видимость, без смысла и содержания, поскольку не имеется руководителей, старцев; ссылаются на суждения святителя Серафима Звездинского и преподобного Лаврентия Черниговского, относящиеся к эпохе тотального крушения, когда вообразить возрождение Церкви было так же немыслимо, как и внезапную отмену советской власти; упразднение монастырей виделось окончательным и знаменовало истребление христианства, предваряющее незамедлительный конец света.

Апокалиптический мотив, усилившийся со свистопляской вокруг ИНН, и теперь питает энтузиазм сверхправославных ревнителей: они покидают епархии, если архиерей не угодного им духа; они рассылают по монастырям подметные письма против Синода и в издаваемых листовках призывают шить рюкзаки, приобретать палатки, спальные мешки, примусы, готовиться уходить в леса9
Уже в начале XIX века подвижники покидали Рославльские (Брянские, Жиздринские) леса – по разным причинам, в том числе из-за истребления лесов – и устраивались по монастырям. Были и гонения на вольных монахов, с принудительным выселением. Но даже в самый расцвет пустынножительства (вынужденного, по причине закрытия монастырей), в XVIII веке, идиллии не наблюдалось: монахов преследовали земле– и лесовладельцы, грабили и избивали, иногда до смерти, разбойники; какой-нибудь проходимец мог, озоруя, поджечь домик отшельника, пока тот ходил в церковь. Чего же можно ожидать в нынешних лесах!

; такая агитация легко ложится на советскую закваску, привычку всегда ожидать чего-то ужасного; многие так и живут с безотрадной верой не в Христа, а в антихриста, намереваясь, однако, как-то от него скрыться и переждать конец света; брошюрки и статьи полны причитаниями: в наше бедственное время… Так и хочется возразить, как когда-то Леонтьев: его время, быть может, вовсе не моё время.

Причина неприязненного отношения к монашеству кроется, очевидно, всё-таки в том, что монахи живут по законам иного мира. Известно, какое настороженное, враждебное отношение встречают инакомыслящие; тем паче инакоживущие смутно представляются опасными и вызывают тревогу, не объяснимую логикой. Одно дело жалеть пасынков фортуны, замухрышек, не нашедших более веселого и комфортного места под солнцем, чем монастырь, но какое раздражение, даже ярость вызывает противоположная концепция: «Все бездарно в сравнении с монашеством, и всякий подвиг в сравнении с ним есть мещанство»10
А. Ф. Лосев. Диалектика мифа. М., 2001. С. 168.

Стоит заикнуться о монашестве – и родственники, друзья, знакомые, никогда и близко ни к какому монастырю не подходившие, найдут множество противных доводов, станут отговаривать, пугать и ужасаться… Может быть, пребывающих в миру посещает иногда безумная мысль: а вдруг правы черноризцы и действительно нельзя, говоря словами Алеши Карамазова, отдать вместо всего два рубля, а вместо иди за Мной ходить лишь к обедне? Но если так… они внидут первыми?.. А мы?.. А я?..

Так возникают подозрения, от которых избавляются, вычитывая из книг или высматривая в паломнических поездках по монастырям всё дурное. Это нетрудно: строгие, неразговорчивые монахи – значит, не имеют любви; прячут глаза – лицемеры, смотрят прямо – дерзкие; веселые – экие легкомысленные; грустные – ага, плохо им; скудная трапеза – морят голодом, обильная – ничего себе постники! бедная, с бору по сосенке обстановка – казарма, а приличная мебель, картины и ковры – новые русские!

Остается только сделать вывод: какие щас монастыри! едят да спят… и ничем они нас не лучше! – а потом вздохнуть с облегчением. Всё зависит от точки зрения: в былые времена, скажем, Гоголь, побывав в Оптиной, получил духовный заряд на годы и был благодарен, а Толстой ничего не получил и обвинял за то и монастыри, и всю Церковь Русскую…

«Меценат» Олеси Николаевой: энциклопедия русской жизни; когда-то эти слова были применены к «Евгению Онегину», и такая аналогия вовсе не кажется мне неуместной.

Удивительно: кажется, «Меценат» за одну лишь злобу дня должен бы породить великое множество самых разнообразных мнений и горячих споров. Но ничего подобного - глухая тишина. Приходится, говоря докомпьютерным языком, браться за перо, чтобы привлечь к ней внимание хотя бы посетителей нашего сайта.

Новый роман О. Николаевой - очень большая книга, 878 страниц мелким шрифтом; одно это обстоятельство отпугнет читателя: в последние годы мы как-то отвыкли от крупных произведений; притом «Меценат» ничем не напоминает эмоционально-уютную православную беллетристику, в которой любые конфликты, как внешние, так и внутренние, легко и просто разрешаются благодаря вере, молитве и своевременному чуду. К тому же безусловная принадлежность автора к Церкви резко сужает массовость интереса - а как бы хотелось, чтобы книгу прочитали как раз те, кто, подобно главному герою находясь «в самом центре мировой ортодоксии», упорно «не дает ей себя зацепить» (203).

Читая роман, задаешься тяжелым вопросом, который мучает всякого верующего человека, неравнодушного к судьбам Отечества, - почему народ-богоносец за истекшие десятилетия дарованной свыше свободы не стал христианином? Ответ, хотя он, за отсутствием примитивной назидательности и навязчивой учительности, не формулируется, в какой-то степени ясен. Образованные, умные, тонкие в процессе интеллектуального поиска вляпываются в трансцедентальную медитацию, сферомузыку, политическую тусовку, достаются колдунам и аферистам - потому что не истины ищут, а нового, острого, возбуждающего и возвышающего наслаждения, причем по дешевке; простые , хорошие люди, жалостливые, совестливые, религиозные, впадают в пещерное суеверие, предпочитают ненависть и баррикады, вооружаясь иконами новых «святых», извлеченных из самых прискорбных недр нашей истории - потому что так же ленивы, духовно невежественны, корыстолюбивы и вместо смысла, покоя душе, радости в Боге или хотя бы пресловутой «справедливости» жаждут самоутверждения, чудотворений, властвования. Зловещие фигуры Федора Лютика, психически больного, одержимого тщеславием проповедника и «спасителя мира», и кривобокого запощеванца Свищенко, провокатора и «борца за чистоту веры», концентрируют в себе эти дурные, губительные черты, присущие мрачным толкователям и прорицателям, сеющим гнилой дух недоверия и подозрительности, а следом смуты, бунта, раскола. Войдет ли в конце концов «бурная стихия народных верований» в «крепкое церковное русло» (590), станут ли ПРАВОславными Ленечка и Адамчик, Бориска с Васяткой, Вера с Варварой, сестры Фроловны, доморощенная монахиня Аскетрия, «безгрешный» Зоркальцев - вопрос открытый.

Простоте свойственно органично переходить в деятельную глупость, порой сокрушительную, ведущую к катастрофе; пример - судьба начинающего послушника Игоря, совершающего убийство по причине слепого, безграмотного, оголтелого фанатизма, возможно осложненного посттравматическим синдромом бывшего афганца . Простецы легко становятся «подходящим, гибким и податливым материалом» (634) для злокозненных миссионеров и сектантов. Справедливо подмечено, что губительные суеверия, вплоть до «смещения земной оси в Таиланде» (830), проникают и в монастыри, в среду «профессионалов», потому что и некоторые монахи услаждаются теориями близкой погибели мира, по той же причине, что и упомянутые в этой связи байкеры: «если все сгорит и провалится на хрен, зачем тогда париться, напрягаться?» (847).

Роман О. Николаевой - Очень Большая Книга, поражающая необычайной художественной мощью и глубиной, даже в сравнении с другими прекрасными сочинениями того же автора. На его страницах живут и действуют персонажи различных убеждений и моральных принципов, из всех наличных социальных слоев российской действительности: архиереи, старцы, священники, монахи, писатели, билльярдисты, чиновники, олигархи, депутаты, художники, артисты; тут и ловкач Лазик Гендель, и следователь Веве, и адвокат Баксов, и роковые красавицы с экстравагантными манерами, и «Лиля с Одессы», и насельники богадельни, и обитатели сумасшедшего дома, и жуликоватые прорицатели, и самозванные учителя, и каждый со своей биографией, выразительной линией поведения и собственными словечками . Особняком стоит Каретников, друг и учитель Берга, Митенька, Минька, апологет равнодушия к материальному (высшая похвала в его устах - «ему ничего не надо»), мальчик военных лет, мученик советского времени, сумевший однако дорогой ценой отстоять внутреннюю свободу и прожить настоящую жизнь, сочетающую трагизм и блаженство (310).

И вот что видится: народ наш, несмотря на вывихи и переломы последнего столетия, пока еще остается единой семьей, правда, в преизбытке развелось в этой семье уродов , «зверьков», одержимых животными инстинктами добычи, халявы, мутных дармовых «бабок». Могущественное информационное давление, опираясь на самое в нас низменное и порочное, постепенно меняет национальный характер: сверхличные ценности, высокие идеалы - Бог, Родина, совесть, душа - подвергаются сомнению, вытесняются из сознания, давая место безответственности, распущенности, алчности и агрессии.

Роман, вобрав в себя современный русский быт со всем хорошим и дурным, битком набит поразительными историями, невероятными происшествиями и потрясающими совпадениями, которых хватило бы на несколько захватывающих книг; чего стоят одни конспирологические сюжеты - интриги с «Союзом друзей еврейского народа» и «Радикальной партией», числовые исследования и «дешифровка» «Мухи-цокотухи», технология провокации и организации «сисоевцами» и «закопанцами» массового безумия; а фантасмагория с «системой «Гибралтар-Гибралтар» и мировым правительством напоминает «Бесов» Достоевского. Однако ощущения надуманности, авторского произвола нигде не возникает - происходящее подчинено логике живой жизни, не важно, порождена щедрость писателя силой воображения или богатством эрудиции.

Действующих лиц и происшествий так много, так они сцеплены и сложно переплетены одно с другим, что трудно держать их в памяти, следить за сюжетной линией от события к событию, от эпохи к эпохе, притом упоминание реальных исторических лиц, скажем, наместника Сретенского монастыря, епископа Диомида, «Мишки Горбачева», поэта Межирова еще усиливает ощущение узнаваемости, подлинности. Сюжет сверкает и переливается: фальсификации, розыгрыши, литературные мистификации, бомжи-миллионеры; говорящие артефакты: бразильский шаман, мистический ягуар, чеченский кинжал, дуэльные пистолеты, «сумушка» Матронушки, срачица святителя Тихона Задонского, рукавички святой Варвары, шапочка святителя Митрофана, поясок мученика Трифона - действие то уклоняется от главного героя, то вновь возвращается к нему; «Меценат» - умная книга, трудная в некотором смысле, предполагающая читателя понимающего, требующая определенного уровня интеллекта, культуры, начитанности, осведомленности в церковных вопросах.

И - страшная книга, потому что она про нас про всех, в том числе и церковных, представляющихся «рабами Божиими», а на самом деле ищущих в Церкви своего и только своего. Неофит Берг, философ и романтик, наделенный интеллигентской рефлексией, может и обмануться, приняв «тихий восторг» и «плещущую рыбку радости» в груди за непреходящую ценность веры, хотя вдохновляет его лестный для самолюбия «перепад» - «от Шеллинга к простецкому дедку в поддевке» (207). Но ведь и суперверующие, приверженцы старца Сисоя, улетающего «в другое измеренье» от энергичных опекунш, с незыблемым сознанием своей правоты отвечают монахам-обитателям Серапионовой пустыни: «у нас своё» (440). Каждый демонстрирует своё, вполне земное, предпочитаемое воле Божией, огорчая обаятельнейшего епархиального владыку Варнаву: то диакон-целибат возжелал жениться, то многодетный священник, в другом случае многодетная жена священника, сбегает в монастырь, то иерей отбыл на ПМЖ в Израиль, прибавить еще строптивых лжемонахинь, сектантский бунт защитников старца, воинствующее невежество с одной стороны и продвинутых либералов с другой; вокруг Церкви свои искривления, заговоры, сплетни, бабьи басни : семь старцев, ИНН, масоны, шпионы, мировая закулиса, 666, антихрист и, само собой, конец света.

В монастырь тоже не ангелы сваливаются с неба: Серапионова пустынь, социум в миниатюре, собрала людей разных национальностей, возрастов, профессий, культурного ценза, степени веры; ее населяют покаявшиеся разбойники, бывшие наркоманы и алкоголики, поповские сынки и сироты, холодные и горячие, благоговейные и жестоковыйные, мытари и фарисеи, зануды и затейники (486). Понимает ли кто из них закон, формулируемый наместником: «Пришел ты в монастырь - это, считай, Бог тебя привел, а уйдешь - это уж ты сам, Господь никого не гонит» (620). Кто-то слаб отстать от курения и алкоголя, кто-то пасует перед лукавой женственностью прихожанки, кто-то с азартом - «люто, но своевольно» (472) устремляется в аскезу, к веригам, цепям и на земле леганию , клеймя коммунальные удобства и праздничные деликатесы в монастыре как «гламурное Православие» - опять-таки, у каждого своё, свои идолы, истуканы и призраки, порабощающие душу, крадущие сердце у Христа.

Как человеческий институт Церковь, конечно, не может сильно отличаться от общества, в котором существует - она его часть. Но! Церковь институт всё-таки главным образом божественный, а потому в ней возможны чудеса, из которых главное - преодоление дикого хаоса человеческого бытия. Успокаивается и обретает душевное равновесие колоритнейший о. Власий. Побывав в эпицентре «заговора», переболев двусторонней пневмонией, оставляет «дерзновенные реформаторские идеи» (514) и приходит в разум «небесный подданный», завзятый либерал иерей Георгий Шарымов. Исповедуются и выправляются понемногу извлеченные из подземелья кликуши Зина и Халя. Покрестилась Веве, следователь Самохина: «ходила в храмы, когда вела расследование, изучала, присматривалась, и меня это… затянуло… Засосало прямо…» (875).

Ну и Александр Берг, архитектор, художник, поэт, игрок, делец, коллекционер, благотворитель, авантюрист, артист, нарцисс, пациент психушки, так долго ускользавший, по гордости (296), от своей судьбы, «ушлый, тертый, холодный, аутичный» Берг(735), втянувшись в монастырскую жизнь, вкусил покаяние и слезы, твердо исповедовал веру во Христа (758), преобразился в монаха Елисея, вкусил благодати Божией «в тюремных мытарствах» (826) и наконец водворился на Афоне.

О. Николаеву как-то упрекнули в беспощадности к своим героям; жесткость, может быть, и имеет место - когда она пишет не о святых, а о вовсе несвятых, самозабвенно барахтающихся в любимых фобиях, комплексах, страстях и заблуждениях. Например, весьма нелестное суждение выносится о богемной среде - интеллигентское сословие, как известно, до сего дня склонно воспевать собственные страдания советского периода, когда «…было модно и круто гибнуть и резать вены, гнить и воспевать самоубийц, кричать петухом и бросать вызов этому пошлому миру, хороводиться с демонами и пить до самозабвенья, окидывать происходящее мутными непонимающими глазами и падать головой в салат оливье» (116). Впрочем, и во второй, церковной части автор не смягчает безобразий, не придумывает утешений и не делает душеспасительных выводов. Надежда - только в Боге, в Его могущественной милости. Всем правит не логика, не закон, не правило, а Божественный Произвол. (273) «Постящиеся и непостящиеся, левые и правые да внидут в радость Господа своего, - размышляет в пасхальную ночь архимандрит Авель. - И улыбнутся! Ведь пробьет час, и многие из них пойдут на мученичество, желая пострадать за Христа. Благословение - оно же и крест, крест - он же и благословение, любовь - она же и боль…» (804).

Какая роскошная, щедрая проза, богатая точными эпитетами, яркими метафорами, неожиданными сравнениями: «В глазах его поплыло нечто вроде большой неповоротливой мысли, похожей на сонную рыбу» (396); «она подняла глаза и шарахнула их безумным зеленоватым светом по обоим Бергам» (169); несколько штрихов - и портрет готов, проходной персонаж обретает плоть и кровь: «питерский ас оказался тщедушным, вполне в духе своего выморочного города, чахоточным субъектом с красными кроличьими глазками, за что его тут же, особенно не напрягаясь, прозвали Кроликом, отметив и его малиновые носки, вызывающе выглядывавшие из-под слишком коротких брючин»(209); а вот «легкокрылая Маэль» - «под хмельком, одетая в костюм Пьеро: обтягивающие черные лосины, вольную блузу с чрезмерно длинными рукавами, огромным бантом на груди и разноцветными пуговицами… она огляделась и велеречиво затянула: «Сердце блаженствует в сей убогой обители на пространствах жизни!» (330).

Олеся Николаева - тонкий знаток монашеской психологии, которая, разумеется, во многом совпадает с психологией любого вдумчивого христианина. «Огромное искушение, когда чудо веры превращается в идеологию и привычку… ты тут хоть лоб расшиби, хоть тресни, а благодать пришла и ушла, как ей вздумалось. Божественный произвол! Когда ее нет, тут и автоматизм, и привычка, и серые будни, и бес уныния начеку»… (205). Или: о духовной ситуации в женском монастыре: «надрыв, он же невроз… говорят одно, думают другое, а делают третье. И все это с ощущением полнейшей искренности» (263). Или: «Бесчувственность… это род духовного заболевания, когда душа лишается дара слез, дара умиления, дара сострадания, дара любви, замыкается в себе, застывает, леденеет, забывает Бога, не боится греха и отравляется самой собой» (379).

Богословские размышления приписаны большей частью архимандриту Авелю; тут снова вспоминается Достоевский, его мечта создать образ по-настоящему прекрасного человека; классик правильно полагал, что в мире такому человеку не выжить, и изолировал его, оградив болезнью. Авель же, человек светлой веры, природной доброты и отзывчивости, пронзительной искренности, радостного, простого и открытого нрава - помещен в монастырь; может быть, в этом главная заслуга автора: положительный герой получился совершенно живым и в высшей степени достоверным. Монах, воин Христов, внимательный и беспощадный к себе, он имеет дар сострадать другим, жалеть человека «метафизически», уже за то, что «народ пошел не тот - хрупкий, невротичный, двойственный, нежизнеспособный»(541), он изнемогает под бременем ответственности, просит у Господа мудрости и сил, получая в ответ «множество испытаний, искушений, проблем, конфликтов, заблудших душ, запутанных обстоятельств»(731) и на грани отчаяния смиренно осознает, что «никакой прежний, нажитый опыт не помогает» (732); однако после очередной встречи со старцем Игнатием, духовником, утешается уверенностью в благости Промысла и переключает себя на «проблему юмора в Православии» (665).

Роман насквозь пронизан юмором; вот Лежнев рассказывает о том, как студенты американского колледжа воспринимают «Собачье сердце»: «Для них Шариков - положительный герой! Он борется за свои права, которые нарушил профессор. Он - за социальную справедливость. И главное, профсоюз в лице Швондера на его стороне! А Преображенский для них - сноб, сибарит, наверняка не платит налогов, живет один в шести комнатах, издевается над псом и, нарушая его права, превращает в человека! И - нетолерантен!». Благодаря теплому юмору, к которому бывает склонен человек с ясной головой и широким сердцем, обличаемое предстает не столь уж скверным и отвратительным; спектакль с трехдневным празднованием юбилея о. Власия расцвечивается явлением удалого жеребца, который, «глянув лукавым глазом, выхватил зубами сумочку у дамы из городской администрации и умчался вдаль»; а дальше - вопросы и ответы у старца Сисоя: «Духовник у меня пропал… уж не похитили ли его, не убили ли? - Ли-ли, - отчетливо повторил отец Сисой. - Ли-ли, ли-ли. Лили-лили и пролили» (294 - 295).

Эпиграф: «Свет, который в тебе, не есть ли тьма?» - относится, очевидно, к нам всем, порой бесстыдно уверенным, что уже прописались в Царстве Небесном. Все конфликты с действительностью, запутанность судеб, все противоречия и мучения человека порождаются тем, что он не знает и не ищет своего места в мире, самого лучшего для себя, места, «где человек онтологически равновелик себе» (462), и не понимает этого, и не жаждет, чтобы «совпали жизнь и судьба» (473). Но хочется, вслед за архимандритом Авелем, верить: «Господь не попускает совершиться никакому злу, если Он не провидит, что Сам же преобразит во благо его последствия» (524).

Какое огромное, какое редкостное наслаждение читать замечательную прозу и понимать: русская литература с присущей ей тревогой и печалью о человеке еще жива!

НАСТОЯТЕЛЬНИЦЕ

БОГОРОДИЧНО - РОЖЕСТВЕНСКОЙ

ДЕВИЧЬЕЙ ПУСТЫНИ С. БАРЯТИНО

ИГУМЕНИИ ФЕОФИЛЕ (ЛЕПЕШИНСКОЙ)

Досточтимая матушка Феофила!

В день Вашего 70-летнего юбилея прошу Вас принять мои искренние поздравления, молитвенные благопожелания изобильной помощи Божией и благословенных успехов в Вашем ответственном служении на благо Святой Церкви.

Вот уже 14 лет как Вы несете нелегкий подвиг управления вверенной Вам обителью. Ваше служение выпало на годы не самые простые в жизни Русской Православной Церкви и обители. Постоянно меняющаяся ситуация в окружающем нас мире требует от Вас особого внимания и живого участия в различных аспектах жизни нашего государства, от которых во многом зависит успешность христианской миссии в современном обществе.

Однако благодаря Вашему богатому жизненному опыту, свойственным Вам скромности, мудрости и рассудительности, Вы успешно справляетесь не только с управлением обителью, где снискали любовь и уважение насельниц, но также можно видеть и то, что первые лица государства и многие руководители разных ветвей власти стали искать Вашей духовной поддержки и совета в решении многих вопросов.

Ваше неустанное служение является примером для многих христиан посвятивших свою жизнь монашескому подвигу и стремящихся ко Христу мирян. Взирая на Ваши духовные труды люди, имеют перед своим взором подлинный пример следования за Христом по заповедям Святого Евангелия, что еще раз говорит о Вашей любви и жертвенном служении на благо Церкви Христовой.

Поэтому, досточтимая матушка игумения, в это радостный день, молясь от всего сердца о даровании Вам многих милостей Божиих и долгих лет благоденственной и мирной жизни еще раз хочу поздравить Вас с днем Вашего юбилея.

МНОГАЯ ВАМ И БЛАГАЯ ЛЕТА!

Митрополит Калужский и Боровский

Телеграмма игумении Феофиле

Дорогая Матушка,
в день Вашего славного юбилея примите низкий поклон, сердечные поздравления и искренние пожелания долгих лет служения Господу в добром здравии и силе.
Неизменно благоговеющие пред Вашим служением, любящие Вас
Володя, Элиса, Марина и Катя

Всечестная Матушка Феофила!

Позвольте от души поздравить Вас с семидесятилетним юбилеем!
Дай Господь Вам радости о плодах трудов -- о созданной Вами обители,
объединенной духом любви Христовой! И еще о том, что пережитые скорби
уже прошли, оставив плод мудрости и опыта.
Дай Господь, чтобы Ваша материнская любовь еще многие годы согревала
Вашу духовную семью и всех окружающих Вас!

Сердечно благодарим за то, что приняли нас, как родных, за тепло и
простоту общения!

С любовью о Господе и почтением -- недост. м. Евстолия

С большой благодарноситью и пожеланиями радости о Господе и обо всех,
кто любит вас, вблизи и вдали,

И среди них Макария и Евстолии

Из Калининграда: С днем рождения!

Благословите!

Пожалуйста, передавайте матушке пожелания самые-самые добрые от меня, неизвестной. Пусть они будут капелькой в той радости, которая сегодня в вашей обители. Мира, тепла, радости, единые уста всем вам!

Я приготовила небольшой подарочек, постараюсь сегодня направить почтой.
Книгу про прп. Феофила Киевского, Христа ради юродивого, я купила в Китаевой пустыне, весной этого года. Замечательно то, что именно сегодня - день памяти прп. Досифеи затворницы Киевской (ее святые мощи пребывают в Китаево).
На последней странице есть такие строки:

Блажен тот странник жизни скоротечной,
Чья жизнь, как сердце детское, чиста,
Кто до границ загробной жизни вечной
Не возроптад под тяжестью креста.

Кто ближнему слуга был неизменный,
Чьи теплые мольбы, как фимиам,
Как дым от жертвы Авеля смиренной,
Неслись струей душистой к небесам...

Ничтожный сын земли непостоянной,
Не осквернив души своей грехом,
На брачном пиршестве, как гость желанный,
Возсядет он с Предвечным Женихом...

Вторая часть подарка - "именной кирпичик" - просьба о молитве. Очень необходимо нам закрыть к зиме все то, что уже возвели. А возвели много. Начиная с весны, возвели стены до второго яруса колокольни, закрыли металлической сферой алтарь. Спонсоров у нашего храма как не было, так и нет. Строим буквально по кирпичику. Господь нас не оставляет Своею милостью. Но как же нам трудно.

Хотя наш храм освящен в честь свв. Космы и Дамиана Асийских, мы почитаем и Римских и Аравийских чудотворцев.

Просим ваших молитв! Попросите святых чудотворцев Косму и Дамиану за нас, грешных.

С поклоном
Ирина

Дорогая матушка Феофила!

Сегодня соберутся Ваши близкие, родные по духу люди и станут говорить тёплые искренние слова, признаваться в любви, Вы будете всё это смиренно терпеть и всё же радоваться... Но нам очень хочется, чтобы Вы почувствовали и нашу любовь, услышали и наши слова – их тепло и их правду. В Якутске снег, а часть (пусть маленькая) его населения обсуждает, как поздравить НАШУ матушку. Большинство из нас Вас никогда не видели, но Вы – наша, наша матушка! Нам дорого это родство, мы читаем и перечитываем по многу раз Ваши книги (а некоторые счастливицы – даже личные письма), мы молимся о Вас, Вашей семье, внуках, сестрах, мы следим за жизнью Вашей обители, радуемся Вашим радостям, печалимся Вашим печалям. Мы не просим у Бога, чтобы их вовсе не было, но молитвенно желаем, чтобы в любых обстоятельствах Вы находили путь ко Христу и вели всех нас за собой. Мы очень нуждаемся в Вас и по-человечески хотим, чтобы Вы были здоровы, полны сил, написали ещё книжки для нас и встретились со всеми, кто от Вас сегодня так далеко, но так близок – не здесь, так в Царствии Небесном. Многая и благая лета Вам! Слышите? – поём!

Ирина Дмитриева

Дорогая матушка Феофила!
Когда я 14 с лишним лет назад впервые приехала в Барятино, то услышала
дивные слова: "Здесь небо близко". И все следующие годы меня неизменно
тянуло сюда, где небо особенно близко сердцу. Не описать словами эту
живую нить любви, которую не могли прервать никакие скорби. Это свыше.
Это - от тех самых Небес, что не дают зачерстветь среди искушений.
Дорогая матушка! От всей души желаю в Ваш юбилей, чтобы вам легко было нести ваш
крест любви, который зовет со-трудников, со-мысленников, созидателей.
Духовной зоркости Вам, мудрости, терпения и здравия на многие-многие
лета!
С благодарностью за все и любовью о Господе - Алла Добросоцких.

Рифмуется с радостью

Размышления о старости

Что юность? –

Первый рейс туманными морями,

Отбор семян… Неведомый искус.

Что старость? –

Светлый сад, наполненный плодами,

Доставленный благополучно груз.

А. Солодовников.

Увещание монахине Серафиме

Хорошо ли умереть молодым

Болезнь или закономерность?

Старость – возмездие?

Традиции и тенденции

Пенсия: право или милость?

Копить на старость

Простите меня, я жалею старушек…

Никогда не сдавайся!

Эх ты, недотепа…

Tempora mutantur…

О пользе чтения мемуаров

Бессознательное не стареет

Поезда с гусями

Умному всё полезно

У старости есть собственная доблесть

Побеждается естества чин

Да здравствует свобода!

«Вот скоро настанет мой праздник»…

Врата вечности

P.S. Святитель Григорий Богослов. Увещательная песнь.

Литература

Вместо предисловия

Увещание монахине Серафиме

Как победить, преодолеть тревогу?

Где скрыться от смятенья моего?

Бог милостив – и больше ничего

Не скажешь. Все, как есть, вверяю Богу.

Мария Петровых.

Моя дорогая!

Когда мы касаемся этой темы, я изо всех сил стараюсь выступать адвокатом старости; как ты, очевидно, поняла, пытаюсь ободрить не только тебя, но и себя, сосредоточиться на хорошем и постараться не трусить: «боящийся несовершен в любви» к Богу: старость включена в проект Создателя, значит, она не может быть просто тягостным придатком предыдущей жизни, но имеет свою цель, свое значение и уж тем более не должна обернуться пыткой, злом, мукой для человека.

Страх перед старостью свойствен всем людям, во-первых, потому что за ней следует смерть. Пуще же смерти пугает перспектива потери сил, беспомощности, угроза стать обузой для окружающих. Собственно, все совершают одну и ту же ошибку, судя о будущем с позиций сегодняшнего дня: думают, что физические возможности иссякнут, а желания останутся те же, что прежде. Однако, согласись, в 60 лет юношеские подвиги не только не привлекают, но и в голову не вступают; нас давно оставили помыслы, скажем, сплавать за буйки в море, встретить рассвет в день рождения, работать на огороде шестнадцать часов кряду, пройти лесом двадцать километров, гонять с бешеной скоростью, сама за рулем, в автомобиле. А вспомнить детские мечтания: двести раз пропрыгать со скакалкой, выиграть турнир в классики, обогнать Вовку на велосипеде… слава Богу, фантазии наши корректируются в соответствии с возрастом.

Далее, отдадим себе отчет: грядущее скрыто от нас, как, впрочем, и завтрашний день; опасения наши химерические, игра воображения. Мы примеряем к себе чужие болезни в силу дурной привычки: минуя настоящее, находиться в прошлом или будущем: вдруг со мной случится инфаркт, как с Верой П.? Или рак, как с Галиной А.? Потом вспоминается соседка Люба, пораженная артритом, который годами прогрессировал, полностью обездвижил ее и довел до могилы; потом предсмертное состояние мамы, ничего не понимавшей, никого не узнававшей; тогда впадаешь в страшное беспокойство: мы с ней одной крови, гены, наследственность, кошмар! Трагизм продолжает нарастать, и забываешь вовремя спохватиться: тут действует враг, ему куда как наруку зацепить наш разум и держать в когтях, мучая бесплодными тревогами, лишая покоя, радости и доверия Творцу.

Казалось бы, ну старость, глупо ее бояться, ведь страшатся таинственного, загадочного; мы же постоянно, много лет видим перед собой различные ее варианты и, надеюсь, делаем полезные выводы. Например, удивляет мать К, она близка к 90, но к концу, похоже, вовсе не стремится, не готовится: давно отказавшись от всякой деятельности для монастыря, тщательно следит за здоровьем, горстями принимает лекарства, подолгу спит, выходит только в храм, еду носят в келью, но гуляет, когда позволяет погода, дышит свежим воздухом, время от времени просится в больницу, где ее взбадривают капельницами и инъекциями. А вот мать Макария даже в середине девятого десятка, хотя хвори одолевали, ноги отказывали, сердце еле билось, все-таки старалась держаться по-монашески, приносить пользу, читала неусыпаемую псалтирь, даже ночью, часто плакала о грехах и просила прощения за свою слабость и бесполезность.

Помнишь мать Елену: совсем обычная симпатичная старушка, именем Елизавета, она прожила тяжелейшую жизнь: в конце войны, всё продав, отправилась в чужой город, где муж лечился после ранения, выходила его, поставила на ноги, а он ушел к другой; всю душу вкладывала в детей, а они выросли безбожниками и сластолюбцами, единственный внук обретался большей частью в тюрьме; словом, утешение она находила только в храме, в молитве, помнишь, как стояла на службе, слегка наклонившись вперед, не шелохнувшись, вся внимание. Она больше всех заботилась о нас, городских кулёмах, мало способных к физическому труду, искала чем помочь, по осени созывала деревенских копать нашу картошку; недели за две до смерти перебралась в монастырь, ее постригли, сияла восторгом и благодарностью, скончалась тихо, кротко, Господь избавил от мучений, хотя болезнь, рак брюшины, располагала к болям и мы вызывали врача, готовились добывать обезболивающие наркотики.

Помнишь мать Нину; она давно, в советское время, получила от приходского священника-монаха постриг, жила рядом с храмом, но в монастырь не пошла, вела свое хозяйство; женщина ндравная, угрюмая, темперамента флегматического, с суровым характером, любила, казалось, одну лишь такую же своенравную громадную корову Жданку. Однажды вышла во двор за дровами и упала у поленницы: удар, паралич, лежала две недели, теперь уж на полном нашем попечении; каялась молча, кивала и роняла слезы, завещала небольшие скопленные деньги на ремонт купола и тихо, кротко отошла. А помнишь, как хоронили? Гроб, припасенный ею задолго, хорошо просох, его легко несли сами сестры, проводы получились лучше не бывает. Тогда мы пять гробов на всякий случай закупили и положили на чердаке.

А мать Маргарита, которую мы месяцем раньше забрали от ее сестры и привезли в обитель; она хворала, поэтому не имела сил собраться, только икону любимую сняла со стены, «Всех скорбящих Радость»; в монастыре ее одели в форму, и, будучи женщиной, она от этой святой красоты поправилась, стояла все службы. Однажды после ужина подошла в свой черед к священнику под благословение и вдруг стала оседать, падать; успели подхватить, посадили на стул и так отнесли в келью; доктора отвергла, болела те же две недели и скончалась – в день памяти иконы «Всех скорбящих Радость».

Ну и Татьяна Л., справочник по истории прихода, кладезь юмора, оптимизма и христианской радости; деревенская, никуда дальше областного центра не выезжала, всю жизнь работала в колхозе: дояркой, телятницей. Верующая с детства, она всегда жила со Христом и смерти нисколько не боялась, наоборот, просила благословения помереть, устала, всего один год оставался до 90. Великим Постом в воскресенье приложилась ко всем иконам, причастилась, а на рассвете вторника тихо вышла из дома, никто не услышал, присела на крыльцо и отдала Богу душу.

Последняя наша утрата – мать Афанасия, не дожившая до 60; заболела еще в миру, страдала долго и тяжко, кротко терпела, каялась и благодарила тех, кто помогал ей, считала великой милостью, что Господь сподобил прожить в обители целых восемь лет, за которые она многое постигла и всему научилась; как достойно и красиво несла она монастырские послушания! Утешить в разлуке может только надежда на встречу там, в будущей жизни, но как заменить ее здесь, единственную и неповторимую?

Ты привыкла быть полезной, тебе больно и помыслить, что когда-нибудь придется обременять кого-то своей недужностью, ожидать, да еще может и просить чужой помощи, короче, потерять независимость; это унизительно. Замечаешь, слова эти – «независимость», «унизительно» – не нашего, не православного лексикона? Расслабленного друзья не только тащили, крышу разобрали, чтоб донести до Христа! Получили они свою часть у Бога, как думаешь? Так ли уж прочна грань между тем, кому помогают и тем, кто помогает?

Мать Севастиана рассказывала, как еще в советское время пришлось ей, по завещанию покойной матери, досматривать схимницу, начинавшую монашеский путь в дореволюционном монастыре; осторожная и подозрительная, старица поначалу всякую помощь властной рукой отвергала, но после второго инсульта совсем лишилась сил, вынужденно позволяла переворачивать себя, мыть и кормить, каждый раз целовала руки своей х о жалки и всё плакала, сперва, говорила мать Севастиана, вроде «от гордости», а после уж вроде из благодарности.

Зависимость от чьей-то милости самое мощное средство для смирения, согласна? «Когда ты был молод, то препоясывался сам и ходил, куда хотел; а когда состаришься, то прострешь руки твои, и другой препояшет тебя и поведет, куда не хочешь». Эти слова Спасителя, адресованные апостолу Петру, пророчествуют его насильственную смерть, но позволительно толковать их применяя и к старости, почти всегда осложненной утратой самостоятельности и свободы; тело, которое прежде только использовалось и пренебрегалось, теперь во весь голос заявляет о своих правах – болью, скованностью, одышкой, изне...

Быстрая навигация назад: Ctrl+←, вперед Ctrl+→

О монашеском подвиге и проблеме современных монастырей.

Не так давно я наткнулась на рассказ о жизни студентки Московской духовной академии, она призналась, что литературу не по программе, что-нибудь «идеологически неправильное», например , читает украдкой. Насколько это оправданно, с Вашей точки зрения?

Мы читать не запрещаем, другое дело, что Замятина сейчас мало кто знает. Вся библиотека монастыря составлена мной. Я ездила по всяким лавкам и покупала книги. Считаю, что вся классика, все, что называется литературой, - все это должно у нас быть. Не прочтут сейчас, прочтут попозже. А Замятина читать надо...

Я уже говорила про очерк о жизни студентки Лавры. Насколько я знаю, после публикации этого материала автора настоятельно просили удалить текст с сайта. Причем просьбы шли от пресс-службы Духовной академии. Получается, что студенты не могут даже рассказать о себе, хорошо ли это?

Нехорошо. Ну понятно же, что это нехорошо, но разные люди бывают, к сожалению. В Лавре всегда были жесткие рамки и в семинарии, и в училище. Возможно, девушка кому-то рассказала, что такая публикация есть, может быть, не надо было этого делать.

А книгу Марии Кикоть «Исповедь бывшей послушницы» Вы читали? Как Вы к ней относитесь?

«Плач третьей птицы» впервые вышел в 2008-м под псевдонимом «Монахиня N». Книга встретила неоднозначные отзывы: часть читателей увидела любовь автора к современному монашеству и беспокойство за его будущее, другая часть решила, что автор «выносит сор из избы».

Конечно, читала, со жгучим интересом. Только благодаря ей была переиздана и моя книга. Но эффект от книги Кикоть в итоге отрицательный. Понимаете, в монастырях же никто тебя цепями не сковывает. Зачем она там жила семь лет? Это первый вопрос. Второй - там живет более ста человек. Они-то живут, и никто Бога не потерял. Но у нее не было Бога. Бывает такая ситуация, когда у человека просто неправильная установка. Она пошла туда из чистого любопытства. Ведь сейчас столько монастырей и все они разные, можно себе подобрать. Чтобы узнать место, там нужно пробыть год. У меня нет веры в искренность этого человека.

То есть Вам кажется, что там не столь много проблем?

Автор книги ничего не придумала, но она и ничего хорошего не увидела. Я не имею права говорить что-то конкретное, потому что я там не живу. Когда там жила (а жила там недолгое время), я замечала некоторые тенденции жесткого управления. Но поскольку мы с матерью Николаей обе из монастыря Шамордино (Казанская Амвросиевская ставропигиальная женская пустынь), на меня это не распространялось.

В чем Вы видите проблему современных монастырей?

За годы советской власти мы потеряли преемственность. Что касается монашества, это большая потеря. Потому что раньше, когда молодые приходили в монастырь, они смотрели на старших и учились делать так же. Но что случилось с женскими монастырями в России? Ни одного не осталось. Поэтому, когда пришли мы, учиться было не у кого. И вот берут и назначают тебя игуменией, потому что ты ходила в церковь, потому что какой-то батюшка посоветовал тебя и так далее. А ведь все игуменьи, пришедшие тогда в монастыри, были такими же необразованными, как и все остальные. Что делать? Самый простой выход - вести себя как начальницы.

Только что, общаясь с другими журналистами, Вы сказали, что гонения на церковь - это не так уж плохо. Можете пояснить?

Церковь без гонений - это как человек без корней. Если бы не было гонений, у нас бы не было никакого богословия. После прекращения преследований первых христиан был период, когда гонений не было. Пошли ереси, благодаря этому стало понятно, что надо создавать учение. Всякая критика, даже если она совершенно несправедливая, помогает и очищает. Люди начинают задумываться. Есть Церковь как институт Христа, Eго творение, за которым Он всегда смотрит, а есть церковь как система, без этого тоже нельзя, иначе будет хаос. Любая система может давать сбои, и критика в этом случае очень важна.

Для многих людей православие - это более широкое понятие, чем вера. Бога мало кто отрицает, настоящих атеистов, как одиозный Никонов, совсем немного. А православными люди себя считают, соединяя два понятия: православие и патриотизм. Почему «русские не сдаются», почему русские знают, что есть что-то выше и дороже их собственной жизни? Это православие. Я давно заметила, что православие плавает в нашей крови, в хорошем и в плохом смысле. И достоинства, и недостатки отсюда.

Ну а что касается восьмидесяти процентов, так ведь это всегда было. Человек вспоминает о Боге в самые трагические моменты жизни. Приходит в храм, заливается слезами. Но церковь считает по головам, видит тех, кто приходит хотя бы на Пасху. И это пока что 2% - те люди, которых католики называют практикующими верующими. Но с другой стороны, до смертного часа мы не можем сказать о человеке ничего окончательного.

Если вы хотите поддержать обитель, пожертвования можете перечислить на банковские реквизиты:
Получатель: Богородично-Рождественская девичья пустынь
ИНН: 4004008713
КПП: 400401001
Расчетный счет: 40703810622200100092
Банк получателя: Калужское отделение № 8608 ПАО Сбербанк г. Калуга
Корреспондентский счет: 30101810100000000612
БИК: 042908612
ОКПО: 44375623
ОКОНХ: 98700