Наши большие надежды на либерализм и скорое разочарование в первых плодах его на российской почве таят в себе опасность, что люди вообще разуверятся в либерализме и проклянут его, если он приносит столько бед. Между тем возникает вопрос: а вступали ли мы вообще на дорогу подлинного либерализма? Ощущение такое, что либерализация, конечно, есть, только самого либерализма нет. Не хватает чего-то главного.

В пользе советов западных либералов мы тоже засомневались, поскольку те не видят многих особенностей России и представляют либерализм как некий волшебный ключ к решению всех проблем, во что нам, увы, трудно поверить. Однако есть все же оптимальный вариант - проанализировать опыт либерализма критически, но совершенно объективно.

Серьезное исследование этой проблемы дает штутгартский философ-гегельянец Гюнтер Рормозер, последний из могикан немецкого консерватизма, сравнимый по масштабу и влиянию с такими предшественниками, как Арнольд Гелен, Хельмут Шельски, Эрнст Форстхоф.

Вниманию российского читателя предлагается перевод новой монографии Г.Рормозера о кризисе либерализма, вошедшей в ФРГ в число десяти лучших книг 1994 года. Выбор был сделан компетентным жюри, состоявшим из профессиональных критиков, представителей крупнейших немецких газет и телерадиокомпаний. Профессор Г.Рормозер (1927 г. рожд.), автор ряда исследований по философии политики, религии и культуры, известен многим читателям в нашей стране. Статьи его публиковались в журналах "Вопросы философии", "Полис", "Диспут" и др.

Будучи убежден в абсолютной необходимости либерализма, Г.Рормозер борется за истинный либерализм против его извращений и ложных толкований. Тот факт, что Германия страдает от избытка либерализма, а Россия - от его отсутствия, делает книгу Г.Рормозера о кризисе западного либерализма тем более интересной для нас, потому что нам заранее важно знать, с какими проблемами либерализм не справляется вообще, и где он просто слаб. Крайне скептическое отношение к западному либерализму среди наших современных "славянофилов" тоже ведь, между прочим, не лишено оснований.

Г.Рормозер начинает с убийственного обвинения либерализма - в философском бессилии, имея в виду именно политическую философию, а еще более конкретно - отсутствие высоких духовных целей. Вся экономическая и техническая мощь западного мира будет ни к чему, пока это общество живет с ложной политической философией, полагает автор.

"До сих пор западному миру было просто оправдывать свое существование и обосновывать свой смысл. Для этого достаточно было постоянно ссылаться на необходимость альтернативы реальному социализму. В духовном отношении, идеологически и политически мы жили в определенном мере за счет социализма, самого факта его существования", - говорит автор книги. Теперь же западное сообщество очутилось перед небывалым вызовом - оно оказалось, по существу, без собственной философии. Отныне либерализму придется искать оправдания своего смысла не во внешних факторах, а в своем собственном бытии и иметь свое мышление.

Вопрос о целях и смысле остается открытым. Не только у социализма и либерализма, но и у консерватизма ушла почва из-под ног. Западный мир продолжает мыслить лишь экономическими категориями, превосходя реальный социализм лишь в более эффективном методе достижения той же цели. Г.Рормозер называет в сердцах либеральное мышление "марксистским" по целям.

Но не является ли либеральная идея самодостаточной, если она предполагает и демократию, и права человека, и прочие, казалось бы, столь достойные цели? Здесь заключен как раз предмет наших страданий: во-первых, пресловутый рынок. Идея свободного рынка - ядро либерализма. Однако рамки, условия, правовые предпосылки для свободного рынка создать может лишь государство. И частная собственность на средства производства отнюдь не является, кстати, непременным условием рынка. Собственность, принадлежащая товариществу, кооперативу тоже совместима с рынком, напоминает автор. Решающим же для рыночной экономики является нечто иное, а именно принцип конкуренции, столь же старый, как и наша европейская культура, и уходящий корнями в античность.

Рынок связан с принятием решений. Ответственность за ошибочные решения несет именно частный собственник средств производства. Последовательный либерал считает, что логике рынка должно быть подчинено все. С этим не согласны консерваторы и либеральные социалисты, для них есть определенные цели и ценности, которые нельзя отдавать во власть рынка. Если предоставить рынку полную свободу, он убьет и конкуренцию, и самого себя.

Относительное равенство шансов для конкурентов может создать лишь сильное государство (антимонопольное законодательство и т.д.). Словом, рынок незаменим, но без хотя бы относительного равенства шансов нет его сути - конкуренции. Впрочем, экономика производит лишь средства. Удовлетворение потребностей не может быть самоцелью, подчеркивает автор.

Далее, основой либерализма является правовое государство. Если государство не гарантирует правового порядка, не может функционировать и рынок. Равенство всех без исключения перед законом составляет принцип правового государства. Разделение между обществом и государством, плюрализм, необходимость консенсуса в обществе по основным вопросам - вроде бы и мы о том же толкуем. Но дискуссии в обществе, уточняет Г.Рормозер, имеют смысл только при наличии определенной общности, иначе поляризация разрушит общество.

Права и свободы личности - главное для либерализма. Политическую философию либерализма определяет принцип свободы - тоже, вроде бы, известно. Однако не работают у нас эти принципы, потому что "мотор" слабый. Свободы и права - ничто, напоминает автор, если государство своей властью не защищает права индивида и его безопасность. И так в каждом вопросе: набор элементов нам известен, а сейф открыть не можем. А у Г.Рормозера есть этот самый "секретный код".

Вопрос об истине либерализм вообще снимает, этот вопрос деполитизируется, продолжает автор. Что истинно, это должен решать теперь каждый сам. Спорные вопросы решаются в суде или иным процедурным путем. Либеральное государство даже и не обязывает индивида признать истинность или правильность такого решения. Обязательно лишь его выполнение.

И тут снова не выдерживает душа консерватора: да разве можно все в нашей жизни отдавать на волю процедурного рассмотрения, полагаться на то, как решит большинство? На том и погибла Веймарская демократия, напоминает Г.Рормозер, что все вопросы, касающиеся ценностей, религии, нравственности отдавала на обсуждение, что решит большинство.

Так шаг за шагом вырисовывается формальный и довольно суровый, холодный характер либерализма. Либерализм покоится на правовом государстве, но социальное государство ему поперек горла. Проблема для России, с нашей социалистической традицией, одна из самых сложных: как совместить развитие свободного рынка с обеспечением социальной безопасности населения?

Диагноз автора книги безжалостен: абсолютная необходимость либерализма не подлежит сомнению, но сфера действия его ограничена. Либерализм функционирует успешно лишь в условиях нормального положения вещей и при достаточно высоком уровне благосостояния. Для преодоления же кризисных ситуаций, как в России, сил либерализма явно недостаточно.

В своих постоянных попытках ограничить власть, переконвертировав ее в право, либерализм не умеет в итоге употребить власть, когда этого требуют чрезвычайные обстоятельства. У него нет, по сути дела, политического мышления. С государством у него отношения лишь функциональные. Либерализм занят согласованием интересов, регулированием. Ставя условием достижение консенсуса общества по основным вопросам, либерализм не может, однако, внести собственного вклада в духовную, культурную основу этого консенсуса. А либеральный плюрализм ведь сам по себе общество сплотить не может, подчеркивает Г.Рормозер.

Российский либерализм переживает кризис - на сегодняшний день в этом практически нет сомнений.

Если бы год назад мне сказали, что СПС и "Яблоко" не преодолеют 5% -ный барьер на думских выборах, я серьезно усомнился бы в аналитических и прогностических способностях говорившего. Сегодня крах СПС и "Яблока" - реальность.

На выборах президента либералов официально представляли два кандидата. Первый - бывший коммуноаграрий Иван Рыбкин - преподнес нам вместо внятной политической кампании дешевый фарс, коего постыдился бы и представитель ЛДПР, специалист по личной безопасности Жириновского Олег Малышкин. Второй кандидат - Ирина Хакамада - как могла, дистанцировалась от собственного либерального прошлого, критиковала Бориса Ельцина и упирала на социально ориентированное государство. А потом без тени смущения (и, возможно, не без оснований) назвала 3,84% голосов избирателей своим большим успехом.

Политики и эксперты, которые прошлым летом, вскоре после ареста моего друга и партнера Платона Лебедева, вещали об угрозе авторитаризма, о попрании закона и гражданских свобод, сегодня уже соревнуются в умении говорить медово-сахарные комплименты кремлевским чиновникам. От либерально-бунтарского налета не осталось и следа. Конечно, есть исключения, но они лишь подтверждают правило.

Фактически сегодня мы ясно видим капитуляцию либералов. И эта капитуляция, конечно же, не только вина либералов, но и их беда. Их страх перед тысячелетним прошлым, сдобренный укоренившейся в 90-е гг. могучей привычкой к бытовому комфорту. Закрепленная на генетическом уровне сервильность. Готовность забыть про Конституцию ради очередной порции севрюжины с хреном. Таким был русский либерал, таким он и остался.

Что происходит после декабрьского фиаско с Союзом правых сил и "Яблоком", никому, по сути, не известно, да и, в сущности, не интересно. "Комитет-2008", решивший сыграть роль совести русского либерализма, сам с готовностью расписывается в собственном бессилии и говорит, почти извиняясь: да уж, мало нас, да и делаем мы все не вовремя, так что рассчитывать не на что, но все же. .. Идея партии "Свободная Россия", которую вроде как задумала создать Хакамада из мелких осколков "Яблока" и СПС, не вызвала в обществе никакого существенного интереса - разве что ажиотаж нескольких десятков профессиональных "партстроителей", почувствовавших запах очередной легкой наживы.

Тем временем на российской политической почве обильно произрастают носители нового дискурса, идеологии так называемой "партии национального реванша" (ПНР). Собственно, ПНР - это и безликая брезентовая "Единая Россия", и лоснящаяся от собственного превосходства над неудачливыми конкурентами "Родина", и ЛДПР, лидер которой в очередной раз подтвердил свою исключительную политическую живучесть. Все эти люди - реже искренне, чаще фальшиво и по заказу, но от того не менее убедительно - говорят о крахе либеральных идей, о том, что нашей стране, России, свобода просто не нужна. Свобода, по их версии, - пятое колесо в телеге национального развития. А кто говорит о свободе, тот либо олигарх, либо сволочь (что, в целом, почти одно и то же). На таком фоне либералом N 1 представляется уже президент Владимир Путин - ведь с точки зрения провозглашаемой идеологии он куда лучше Рогозина и Жириновского. И хочется задуматься: да, Путин, наверное, не либерал и не демократ, но все же он либеральнее и демократичнее 70% населения нашей страны. И не кто иной, как Путин, вобрав всю антилиберальную энергию большинства, обуздал наших национальных бесов и не дал Жириновскому - Рогозину (вернее, даже скорее не им, так как они на самом деле являются просто талантливыми политическими игроками, а скорее многочисленным сторонникам их публичных высказываний) захватить государственную власть в России. Чубайс и Явлинский же сопротивляться "национальному реваншу" были по определению не способны - они могли бы только ожидать, пока апологеты ценностей типа "Россия для русских" не выкинули бы их из страны (как уже, увы, бывало в нашей истории).

Да, все так. И тем не менее либерализм в России не может умереть. Потому что жажда свободы останется одним из самых главных инстинктов человека - хоть русского, хоть китайского, хоть лапландского. Да, это сладкое слово "свобода" многозначно. Но дух, который в нем присутствует, неистребим, неискореним. Дух титана Прометея, подарившего огонь людям. Дух Иисуса Христа, говорившего, как право имеющий, а не как книжники и фарисеи.

Так что причина кризиса русского либерализма - не в идеалах свободы, пусть и понимаемых каждым по-своему. Дело, как говаривал последний премьер-министр СССР Валентин Павлов, не в системе, а в людях. Те, кому судьбой и историей было доверено стать хранителями либеральных ценностей в нашей стране, со своей задачей не справились. Ныне мы должны признать это со всей откровенностью. Потому что время лукавства прошло - и из каземата СИЗО N 4, где я сейчас нахожусь, это видно, быть может, чуть лучше, чем из других, более комфортабельных помещений.

СПС и "Яблоко" проиграли выборы вовсе не потому, что их дискриминировал Кремль. А лишь потому, что администрация президента - впервые - им не помогала, а поставила в один ряд с другими оппозиционными силами.

Да и Ирина Хакамада получила свои выдающиеся 3,84% не вопреки административной властной машине, которая ее просто не заметила, а во многом благодаря тому, что Кремль был истово заинтересован в явке избирателей.

Крупный бизнес (в просторечии "олигархи", термин сомнительный, о чем я скажу позднее) ушел с арены вовсе не из-за внезапного расцвета коррупции в России, а только в силу того, что стандартные лоббистские механизмы перестали работать. Так как были рассчитаны на слабого президента и прежнюю кремлевскую администрацию. Вот и все.

Социально активные люди либеральных взглядов - к коим я отношу и себя, грешного, - отвечали за то, чтобы Россия не свернула с пути свободы. И, перефразируя знаменитые слова Сталина, сказанные в конце июня 1941 г. , мы свое дело прос. .. ли. Теперь нам придется проанализировать наши трагические ошибки и признать вину. Моральную и историческую. И только так найти выход из положения.

Над пропастью во лжи.

Русский либерализм потерпел поражение потому, что пытался игнорировать, во-первых, некоторые важные национально-исторические особенности развития России, во-вторых, жизненно важные интересы подавляющего большинства российского народа. И смертельно боялся говорить правду.

Я не хочу сказать, что Чубайс, Гайдар и их единомышленники ставили перед собой цель обмануть Россию. Многие из либералов первого ельцинского призыва были людьми, искренне убежденными в исторической правоте либерализма, в необходимости "либеральной революции" в усталой стране, практически не знавшей прелестей свободы. Но к этой самой революции либералы, внезапно получившие власть, подошли излишне поверхностно, если не сказать легкомысленно. Они думали об условиях жизни и труда для 10% россиян, готовых к решительным жизненным переменам в условиях отказа от государственного патернализма. А забыли - про 90%. Трагические же провалы своей политики прикрывали чаще всего обманом.

Они обманули 90% народа, щедро пообещав, что за ваучер можно будет купить две "Волги". Да, предприимчивый финансовый игрок, имеющий доступ к закрытой информации и не лишенный способности эту информацию анализировать, мог сделать из приватизационного чека и 10 "Волг". Но обещали-то всем.

Они закрывали глаза на российскую социальную реальность, когда широким мазком проводили приватизацию, игнорируя ее негативные социальные последствия, жеманно называя ее безболезненной, честной и справедливой. Что ныне думает народ о той, "большой" приватизации, известно.

Они не заставили себя задуматься о катастрофических последствиях обесценения вкладов в Сбербанке. А ведь тогда было очень просто решить проблему вкладов - через государственные облигации, источником погашения которых мог бы стать налог на прирост капитала (или, например, пакеты акций лучших предприятий страны, переданных в частную собственность). Но властным либералам жаль было драгоценного времени, лень шевелить мозговыми извилинами.

Никто в 90-е гг. так и не занялся реформами образования, здравоохранения, жилищно-коммунальной сферы. Адресной поддержкой малоимущих и неимущих. Вопросами, от решения которых зависело и зависит огромное большинство наших сограждан.

Социальная стабильность, социальный мир, каковые только и могут быть основой всякой долгосрочной реформации, затрагивающей основы основ национального бытия, были российскими либералами проигнорированы. Они отделили себя от народа пропастью. Пропастью, в которую информационно-бюрократическим насосом закачали розовые либеральные представления о действительности и манипулятивные технологии. Кстати, именно в 90-е гг. возникло представление о всесилии неких политтехнологов - людей, которые якобы способны восполнять отсутствие реальной политики в тех или иных областях хитроумными виртуальными продуктами одноразового использования.

Уже избирательная страда 1995 - 1996 гг. показала, что российский народ отверг либеральных правителей. Мне ли, одному из крупных спонсоров президентской кампании 1996 г. , не помнить, какие поистине чудовищные усилия потребовались, чтобы заставить российский народ "выбрать сердцем"?!

А о чем думали либеральные топ-менеджеры страны, когда говорили, что дефолту 1998 г. нет альтернативы?! Альтернатива была - девальвация рубля. Причем в феврале и даже июне 1998 г. можно было обойтись девальвацией с 5 руб. до 10 - 12 руб. за доллар. Я и многие мои коллеги выступали именно за такой вариант предотвращения нависавшего финансового кризиса. Но мы, располагая в то время серьезными рычагами влияния, не отстояли свою точку зрения и потому должны разделить моральную ответственность за дефолт с тогдашней властью, безответственной и некомпетентной.

Либеральные лидеры называли себя смертниками и жертвами, свои правительства - "кабинетами камикадзе". Поначалу, видимо, так оно и было. Но к середине 90-х они слишком сильно обросли "Мерседесами", дачами, виллами, ночными клубами, золотыми кредитными картами. Стоическому бойцу либерализма, готовому ради торжества идеи погибнуть, пришла на смену расслабленная богема, даже не пытавшаяся скрывать безразличия к российскому народу, безгласному "населению". Этот богемный образ, приправленный демонстративным цинизмом, премного способствовал дискредитации либерализма в России.

Либералы говорили неправду, что народу в России становится жить все лучше и лучше, так как сами не знали и не понимали - и, замечу, часто не хотели понимать, - как на самом деле живет большинство людей. Зато теперь приходится - надеюсь, со стыдом за себя, любимых, - выслушивать и узнавать это.

Даже по отношению к декларируемым ценностям либерализма его адепты были честны и последовательны далеко не всегда. Например, либералы говорили про свободу слова - но при этом делали все возможное для установления финансового и административного контроля над медиапространством для использования этого магического пространства в собственных целях. Чаще всего подобные действия оправдывались "угрозой коммунизма", ради нейтрализации которой позволено было все. А о том, что сама "красно-коричневая чума" сильна постольку, поскольку либеральное руководство забыло про свой народ, про его подлинные проблемы, не говорилось ни слова.

Информационные потоки захлебывались от сентенций про "диверсифицированную экономику будущего". На деле же Россия прочно села на сырьевую иглу. Разумеется, глубочайший кризис технологического комплекса был прямым следствием распада СССР и резкого сокращения инвестиций из-за высокой инфляции. И либералы обязаны были решать эту проблему - в том числе путем привлечения в правительство сильных, грамотных представителей левого политического крыла. Но они предпочли проблему игнорировать. Стоит ли удивляться, что миллионы представителей научно-технической интеллигенции, основной движущей силы советского освободительного движения конца 80-х гг. , теперь голосуют за "Родину" и КПРФ?

Они всегда говорили - не слушая возражений, - что с российским народом можно поступать как угодно. Что "в этой стране" все решает элита, а о простом люде и думать не надо. Любую чушь, любую наглость, любую ложь он, этот народ, примет из рук начальства как манну небесную. Потому тезисы "нужна социальная политика", "надо делиться" и т. п. отбрасывались, отрицались, отвергались с усмешкой.

Что ж, час искупленья пробил. На выборах-2003 народ сказал официальным либералам твердое и бесслезное "прощайте! ". И даже молодежь, про которую думали, даже были уверены, что она-то точно проникнута идеями СПС и всецело поддержит Чубайса, проголосовала за ЛДПР и "Родину".

То был плевок в пресловутую пропасть, образовавшуюся между властными либералами и страной.

А где был в это время крупный бизнес? Да рядом с либеральными правителями. Мы помогали им ошибаться и лгать.

Мы, конечно же, никогда не восхищались властью. Однако мы не возражали ей, дабы не рисковать своим куском хлеба. Смешно, когда ретивые пропагандисты называют нас "олигархами". Олигархия - это совокупность людей, которым на самом деле принадлежит власть, мы же всегда были зависимы от могучего бюрократа в ультралиберальном тысячедолларовом пиджаке. И наши коллективные походы к Ельцину были лишь бутафорией - нас публично выставляли главными виновниками бед страны, а мы и не сразу поняли, что происходит. Нас просто разводили...

У нас были ресурсы, чтобы оспорить игру по таким правилам. Вернее, игру без всяких правил. Но своей податливостью и покорностью, своим подобострастным умением дать, когда просят и даже когда не просят, мы взрастили и чиновничий беспредел, и басманное правосудие.

Мы действительно реанимировали раздавленные последними годами советской власти производства, создали (в общей сложности) более 2 млн высокооплачиваемых рабочих мест. Но мы не смогли убедить в этом страну. Почему? Потому что страна не простила бизнесу солидарности с "партией безответственности", "партией обмана".

Бизнес на свободе.

Традиционное заблуждение - отождествлять либеральную часть общества и деловые круги.

Идеология бизнеса - делать деньги. А для денег либеральная среда вовсе не есть необходимость. Крупные американские корпорации, вкладывавшие миллиарды долларов на территории СССР, очень любили советскую власть, ибо она гарантировала полную стабильность, а также свободу бизнеса от общественного контроля. Лишь недавно, в конце 90-х гг. прошлого века, транснациональные корпорации стали отказываться от сотрудничества с самыми одиозными африканскими диктатурами. Да и то отнюдь не все и далеко не всегда.

Гражданское общество чаще мешает бизнесу, чем помогает. Потому что оно отстаивает права наемных работников, защищает от бесцеремонного вмешательства окружающую среду, открытость экономических проектов, ограничивает коррупцию. А все это - уменьшает прибыли. Предпринимателю - говорю это как бывший руководитель одной из крупнейших нефтяных компаний России - гораздо легче договориться с горсткой в меру жадных чиновников, чем согласовать свои действия с разветвленной и дееспособной сетью общественных институтов.

Бизнес не взыскует либеральных реформ в политической сфере, не одержим манией свободы - он всегда сосуществует с тем государственным режимом, который есть. И хочет прежде всего, чтобы режим защитил его - от гражданского общества и наемных работников. Посему бизнес, особенно крупный, обречен бороться с настоящим (не бутафорским) гражданским обществом.

Кроме того, бизнес всегда космополитичен - деньги не имеют отечества. Он располагается там, где выгодно, нанимает того, кого выгодно, инвестирует ресурсы туда и только туда, где прибыль максимальна. И для многих (хотя, бесспорно, отнюдь не для всех) наших предпринимателей, сделавших состояния в 90-е гг. , Россия - не родная страна, а всего лишь территория свободной охоты. Их основные интересы и жизненные стратегии связаны с Западом.

Для меня же Россия - Родина. Я хочу жить, работать и умереть здесь. Хочу, чтобы мои потомки гордились Россией - и мною как частичкой этой страны, этой уникальной цивилизации. Возможно, я понял это слишком поздно - благотворительностью и инвестициями в инфраструктуру гражданского общества я начал заниматься лишь в 2000 г. Но лучше поздно, чем никогда.

Потому я ушел из бизнеса. И буду говорить не от имени "делового сообщества", а от своего собственного. И либеральной части общества, совокупности людей, с которыми мы друг друга можем считать соратниками, единоверцами. Среди нас, конечно, есть и крупные бизнесмены, ибо никому в мир подлинной свободы и реальной демократии вход не заказан.

Выбор пути.

Что мы можем и должны сегодня сделать?

Назову семь пунктов, которые представляются мне приоритетными.

Осмыслить новую стратегию взаимодействия с государством. Государство и бюрократия - не синонимы. Пришло время спросить себя: "Что ты сделал для России? " Что Россия сделала для нас после 1991 г., уже известно.

Научиться искать правды в России, а не на Западе. Имидж в США и Европе - это очень хорошо. Однако он никогда не заменит уважения со стороны сограждан. Мы должны доказать - и в первую голову самим себе, - что мы не временщики, а постоянные люди на нашей, российской земле. Надо перестать пренебрегать - тем паче демонстративно - интересами страны и народа. Эти интересы - наши интересы.

Отказаться от бессмысленных попыток поставить под сомнение легитимность президента. Независимо от того, нравится нам Владимир Путин или нет, пора осознать, что глава государства - не просто физическое лицо. Президент - это институт, гарантирующий целостность и стабильность страны. И не приведи господь нам дожить до времени, когда этот институт рухнет, - нового февраля 1917 г. Россия не выдержит. История страны диктует: плохая власть лучше, чем никакая. Более того, пришло время осознать, что для развития гражданского общества не просто нужен - необходим импульс со стороны власти. Инфраструктура гражданского общества складывается на протяжении столетий, а не возникает в одночасье по взмаху волшебной палочки.

Перестать лгать - себе и обществу. Постановить, что мы уже достаточно взрослые и сильные, чтобы говорить правду. Я уважаю и высоко ценю Ирину Хакамаду, но в отличие от моего партнера Леонида Невзлина отказался финансировать ее президентскую кампанию, так как увидел в этой кампании тревожные очертания неправды. Например: как бы ни относиться к Путину, нельзя - потому что несправедливо - обвинять его в трагедии "Норд-Оста".

Вложить деньги и мозги в создание принципиально новых общественных институций, не замаранных ложью прошлого. Создавать настоящие структуры гражданского общества, не думая о них как о сауне для приятного времяпрепровождения. Открыть двери для новых поколений. Привлекать к себе совестливых и талантливых людей, которые и составят основу новой элиты России. Самое страшное для сегодняшней России - это утечка мозгов, ибо основа конкурентоспособности страны в XXI в. - мозги, а не скудеющие залежи сырья. Мозги же всегда будут концентрироваться там, где для них есть питательная среда - все то же гражданское общество.

Чтобы изменить страну, нам самим надо измениться. Чтобы убедить Россию в необходимости и неизбежности либерального вектора развития, надо изжить комплексы и фобии минувшего десятилетия, да и всей муторной истории русского либерализма.

Чтобы вернуть стране свободу, необходимо прежде всего поверить в нее самим.

Михаил Ходорковский, частное лицо, гражданин Российской Федерации

(Автор - бывший председатель правления и крупнейший совладелец нефтяной компании "ЮКОС" , ныне - находящийся под следствием заключенный СИЗО №4)

Материалы для размышления (читайте также):
Михаил Ходорковский : "Левый поворот" Статья М.Ходорковского в газете "Ведомости", 01.08.2005	(08.2005)
Михаил Ходорковский "Тюрьма и мир: собственность и свобода" Публикация в газете "Ведомости". 28.12.2004	(12.2004)
Михаил Ходорковский : обращение к участникам ежегодного форума региональных журналистов 13.04.2004. Комментарии СМИ	(04.2004)

"Все по-русски"
Комментарии к статье Михаила Ходорковского

Игорь Юргенс, исполнительный секретарь РСПП:

Статья не стала для меня неожиданностью. Я давно ждал от Михаила Ходорковского чего-то подобного. Как справедливо писал г-н Проханов, у Ходорковского есть два пути: либо бороться за компанию, либо становиться политическим деятелем. От руководства компанией, как мы знаем, он отошел, за нее теперь борются другие люди. Так что самое время начинать политическую карьеру. Эта статья, безусловно, является заявкой на политическую деятельность.

Демократическая часть статьи мне близка. Постулат о создании демократического общества -- без этого никуда. Оценка либерального движения, которое само виновато в своих бедах, очень правильная. Рецепты можно обсуждать. Статья, на мой взгляд, неглупая, честная. Хотя, конечно, чувствуются нюансы, свидетельствующие об особенностях его положения. Статья самокритичная, но не раболепная.

Не думаю, что в рядах РСПП будет единство по оценке этой статьи, особенно в части легимитизации приватизации, но основа для разговора положена.

Что касается оценки либерального движения, думаю, с ней все согласятся. Должен возникнуть новый адекватный человек, способный объединить абсолютно разрозненные, неспособные договориться друг с другом демократические силы. При этом, надо смотреть правде в глаза, это должен быть человек, которого признает Кремль. Сможет ли этим человеком стать Ходорковский, станет ясно позднее, когда он «искупит свою вину» перед родиной, населением и Владимиром Владимировичем Путиным, но заявка им уже сделана. И оснований для того, чтобы стать новым лидером демократического движения, у него гораздо больше, чем у других богатых оппозиционеров типа Владимира Гусинского или Бориса Березовского, или легитимных политиков либерального толка -- от Ирины Хакамады до Гарри Каспарова.

Иосиф ДИСКИН, сопредседатель Совета по национальной стратегии:

Прочитал и ахнул! Как сопредседатель СНС не могу не обратить внимание на огромное совпадение позиций. Наши претензии к олигархам -- отсутствие патриотизма, отсутствие укорененности на национальной почве -- чуть ли не текстуально совпадают с позицией Михаила Борисовича. Он говорит о национальной ответственности крупного бизнеса, и мы все время на этом настаивали. Он говорит, что итоги приватизации не признаются большинством населения, и у нас этому был посвящен целый раздел в докладе.

На мой взгляд, этим текстом он оказал огромную услугу президенту. Ходорковский осознал, что стал жертвой политтехнологов, которые хотели его превратить в символ борьбы с бюрократией, с чекистами. А Путин никогда бы не выбрал между чекистами и либералами, так как понимает, что ему нужны и те и другие инструменты. Однако после этой статьи символ борьбы с чекистами исчез, сам признал свою неправоту. И о споре державников и либералов после этой статьи тоже смешно говорить: Ходорковский явно переходит в стан державников. Наконец, эта статья будет обсуждаться на Западе. И после этого текста бессмысленно говорить о том, что Путин -- сторонник авторитаризма, так как один из символов либерализма дает подобную оценку своим друзьям, которых на Западе превозносили как главных борцов за народное счастье. Ведь все оценки справедливы: и про приватизацию, про отношение к народу как к быдлу. Самое страшное разоблачение -- именно со стороны того, кто был сторонником и кормильцем этих либералов.

Если даже власть и вела какие-то беседы с Михаилом Борисовичем, склоняя его к написанию этой статьи, то он человек волевой, достаточно сильный. Если бы он не был на три четверти убежден в том, что там написано, то его и на четверть не склонили бы к такому тексту никакие посулы. Возможность сделки исключаю. Ничто в предыдущей биографии Ходорковского не указывает, что он способен на такую циничную сделку. Он скорее показал себя романтиком, а не циником.

Мы уже посоветовались, и, я думаю, руководство совета в ближайшее время предложит Ходорковскому диалог. Особенно если при этом он разгонит либеральную шантрапу, которую раньше пригревал. Он был бы замечательной фигурой на роль лидера: в соответствии с российский традицией сидел и искренне выстрадал свою позицию. Все по-русски.

Глеб ПАВЛОВСКИЙ, президент Фонда эффективной политики:

В России есть такой солидный жанр, чисто русский: политические послания зэков. Письма из тюрьмы и после тюрьмы. Ходорковский выступил вполне в этом жанре. Он трогателен и делает много интересных, разумных, справедливых наблюдений. Очень полезно, когда человек публично подвергает разбору предрассудки, принятые в его среде, в особенности если он сам способствовал их укоренению.

Ходорковский пытается по-своему ответить на политический и идейный вызов Путина. Он с ним пробует полемизировать, потому что с остальными полемизировать неинтересно. То, что Ходорковский пишет, можно резюмировать коротко: Путин прав, а мы нет. Но дальше начинается самое интересное: он не переходит на точку зрения Путина, а пытается что-то спасти в лагере проигравших. И это по-своему достойная задача, но тогда надо четко понимать, в чем вызов Путина. Политика Путина сегодня -- это управляемая нормализация, то есть введение политической, экономической и общественной игры в рамки Конституции и одновременно в рамки человеческого быта. То есть Путин ищет способ укоренить государство в быте граждан. Ходорковский предлагает только частные поправки к этому. Его риторика бьет в основном по либерализму 90-х годов, который вообще сегодня не может рассматриваться как либерализм, это просто идеология Ельцина. Ходорковский пытается модернизировать ельцинскую идеологию, но, на мой взгляд, она сегодня уже в любом виде нежизнеспособна.

И очень странно, что воспринимается как новость идея о создании демократического движения с учетом национальных особенностей, укорененного на национальной почве. Удивительно, что были люди, считавшие, что можно заниматься политикой, особенно либеральной, не зная страны. В этом смысле Ходорковский прав.

Никакой заявки на лидерство в этой статье нет. Из камеры вообще трудно кого-то поучать. Он раскритиковал все существующие либеральные проекты, предложил набор неких позитивных пунктов, но они кажутся мне чрезвычайно половинчатыми. Видимо, это отражает неполное представление Ходорковского о том, что происходит на воле. Я не рассматриваю это как некую партийную программу. Тезис «я хочу жить и умереть здесь» -- это не тезис лидера. Это просто личный экзистенциальный выбор, кстати, очень русский, как и тезис «искать правды».

"Он назвал вещи своими именами"
Статья Михаила Ходорковского как повод для ревизии либерализма

Статья Михаила Ходорковского "Кризис либерализма в России", появившаяся в понедельник в газете "Ведомости", стала поводом для большой политической дискуссии российской элиты. Хотя обстоятельства появления этого материала в печати не совсем ясны (Минюст даже настаивает на его незаконности), затронутые в нем проблемы могут серьезно повлиять на идеологию, стратегию и тактику правых либералов. "Известия" решили узнать, насколько изменится вектор движения "правых" после этого материала.

Семь заповедей Ходорковского

Ходорковский инкриминирует либералам все их прошлые ошибки и просчеты - начиная от ваучерной приватизации и заканчивая обвинением в неправильном выстраивании отношений с властью. При этом утверждает: "Либерализм в России не может умереть" - "потому что жажда свободы останется одним из самых главных инстинктов человека - хоть русского, хоть китайского, хоть лапландского". Автор решается назвать 7 пунктов, которые представляются ему "приоритетными", чтобы исправить ситуацию.

1. Осмыслить новую стратегию взаимодействия с государством. Государство и бюрократия - не синонимы. Пришло время спросить себя: "Что ты сделал для России?"
2. Научиться искать правду в России, а не на Западе. Имидж в США и Европе - это очень хорошо. Однако он никогда не заменит уважения со стороны сограждан. Мы должны доказать - и в первую голову самим себе, - что мы не временщики, а постоянные люди на нашей, российской, земле.
3. Отказаться от бессмысленных попыток поставить под сомнение легитимность президента. Независимо от того, нравится нам Владимир Путин или нет, пора осознать, что глава государства - не просто физическое лицо. Президент - это институт, гарантирующий целостность и стабильность страны.
4. Перестать лгать себе и обществу. Постановить, что мы уже достаточно взрослые и сильные, чтобы говорить правду. Я уважаю и высоко ценю Ирину Хакамаду, но в отличие от моего партнера Леонида Невзлина отказался финансировать ее президентскую кампанию, так как увидел в этой кампании тревожные очертания неправды. Например: как бы ни относиться к Путину, нельзя - потому что несправедливо - обвинять его в трагедии "Норд-Оста".
5. Оставить в прошлом космополитическое восприятие мира. Постановить, что мы - люди земли, а не воздуха. Признать, что либеральный проект в России может состояться только в контексте национальных интересов. Что либерализм укоренится в стране лишь тогда, когда обретет твердую, неразменную почву под ногами.
6. Легитимировать приватизацию. Надо, необходимо признаться, что 90% российского народа не считает приватизацию справедливой, а ее выгодоприобретателей - законными собственниками. И пока это так, всегда будут силы - политические и бюрократические, а то и террористические, - которые будут посягать на частную собственность.
7. Вложить деньги и мозги в создание принципиально новых общественных институций, не замаранных ложью прошлого. Создавать настоящие структуры гражданского общества, не думая о них как о сауне для приятного времяпрепровождения.

Вывод Ходорковского: чтобы изменить страну, нам самим надо измениться. Чтобы убедить Россию в необходимости и неизбежности либерального вектора развития, надо изжить комплексы и фобии минувшего десятилетия, да и всей муторной истории русского либерализма. Чтобы вернуть стране свободу, необходимо прежде всего поверить в нее самим.

"Текст очень заметно противоречивый и содержит некую путаницу подходов и адресатов"

Президент Фонда эффективной политики Глеб Павловский считает , что статья Ходорковского оставит след в общественных дискуссиях.

Это очень интересный текст, и он будет содействовать обострению идейной дискуссии, полезной для круга тех, кого у нас называют "либералами", - сказал Павловский в интервью Интерфаксу. При этом он счел нужным пояснить, что "слово "либералы" приходится брать в кавычки, потому что они не вполне либералы". "Это скорее среда, идентифицирующая себя с ельцинской системой, ельцинской идеологией, с 90-ми годами". По его оценке, текст "очень заметно противоречивый и содержит некую путаницу подходов и адресатов".

Этот текст представляет собой определенные результаты дополнительного переосмысления ценностей среды, которые Ходорковский разделял, не обдумывая, и при этом является обращением к общественной среде. Но также текст представляет и определенную стратегию заключенного, который ищет точку компромисса и возможность диалога с властями, держащими его в тюрьме, - пояснил Павловский.

"Все свелось к тому, что...народ стал плохой"

Упомянутая в статье Ходорковского Ирина Хакамада заявила "Известиям", что комментировать материал ей "не хотелось бы".

У нас разные ситуации: Ходорковский находится в тюрьме, а я - на свободе. И оценивать его статью я считаю некорректным, поскольку любые высказывания могут нанести ему вред, - сказала о мотивах своего отказа от комментария Хакамада.

Михаил Ходорковский из следственного изолятора делает то, что нужно было бы делать после декабрьских и мартовских выборов лидерам либерального движения в нашей стране, - заявил "Известиям" депутат Госдумы Владимир Рыжков. - Мы от них так и не дождались внятного объяснения того поражения, которое они потерпели сначала в декабре, а потом в марте. Все свелось к тому, что были ошибки избирательного штаба или что народ стал плохой и отвернулся от либерализма. Никто из лидеров, кроме, пожалуй, Бориса Немцова, не взял на себя персональную ответственность за тот провал, который произошел в декабре и марте, а Ходорковский это сделал. Он назвал вещи своими именами. Он сказал о том, что модель реформ, которая была реализована в России в 90-е годы, была чудовищной. Он открыто сказал о том, что она породила огромную бедность, огромное социальное расслоение, спад экономики, чудовищную коррупцию, издевательства над людьми, в частности, над старшим поколением, которое всю жизнь копило вклады свои и потеряло их в 1992 году. И вот та модель реформ, которая была тогда предложена России, сегодня полностью дискредитирована в глазах общества. Те политики, которые олицетворяют эту модель, провалились на выборах в декабре.

Рыжков считает, что статья Ходорковского - "честный анализ" ситуации, но и "в каком-то смысле элемент покаяния со стороны одного из крупнейших российских бизнесменов".

Рыжков считает, что часть из предложенных 7 пунктов действий "может реализовать сам Ходорковский, поскольку не несет ответственности за "ЮКОС".

Созданный им фонд "Открытая Россия", вернее - региональная организация "Открытая Россия", планирует благотворительную деятельность, деятельность по поддержке структур гражданского общества.

Главная проблема либералов - их нежелание и неумение объединиться

Либерализм как политическое течение ни в одной стране не занимал ведущего положения, потому что не является идеологией, которая рассчитана на голоса избирателей. Но, как идейное течение, он способствует развитию и эффективности и экономики, и общества, - считает экс-министр экономики Евгений Ясин. - В основе концепции лежит идея свободы, и от нее люди никогда не откажутся. Даже если они решат, что свобода им не нужна. Да, либеральные партии не собрали голосов на этих выборах. Но для этого есть веские причины. Во-первых, разочарование после реформ 90-х годов, ответственность за которые возлагают на либералов, которые находились в правительстве. Во-вторых, наступила политическая стабилизация, и в ее условиях в течение 4 лет власти добивались унификации общественного мнения - преимущественно в сторону консервативных традиционалистских и националистических тенденций. Вся тональность политики, которая проводилась, тональность высказываний, выступлений президента имела в значительной степени подоплеку на величие и укрепление государства и в меньшей степени - на демократию и индивидуальную свободу. И наконец, третья причина - действительно плохая политическая работа либеральных партий, их неумение работать в массах. И самое главное - их нежелание и неумение объединиться. Совершенно очевидно: если бы они договорились и выступили единым фронтом, то хотя бы 8% в Думе они бы имели. А большего количества голосов либеральные партии и не собирали.

Вслед за Ходорковским Ясин считает, что либерализм не может умереть.

В стране есть свободный рынок и частная собственность. В этих условиях либерализм будет жить всегда. Мне не нравится, что Ходорковский ищет виноватых. И находит их в лице либералов, которые работали в правительстве. Крупный бизнес вместе с либералами обеспечил победу Бориса Ельцина на выборах 1996 года. Тогда они были вместе. После этого, в 1997 году, когда стало ясно, что крупный капитал, сам себя назвавший олигархами, хочет действительно управлять страной и подсказывать правительственные решения, - как раз в тот момент либералы воспротивились. Я имею в виду Чубайса и Немцова, которые были первыми заместителями председателя правительства. И я подозреваю, что Михаил Борисович в тот момент занимал сторону нелибералов.

Политолог Станислав БЕЛКОВСКИЙ: "Прежнего Ходорковского больше нет"

В первые дни после ареста Михаила Ходорковского его адвокаты сообщили средствам массовой информации, что опальный олигарх попросил передать ему в камеру книги по русской истории.

Сегодня очевидно, что изучение этих книг ощутимо пошло Михаилу Борисовичу на пользу. Он развил в себе понимание определенных закономерностей исторического развития России и приложил эти закономерности к современной российской политике. Потому в отличие от многих коллег по либеральному лагерю и олигархическому цеху Ходорковский все-таки понял, что сокрушительное поражение либералов на выборах 2003 - 2004 гг. - не результат хитроумных кремлевских манипуляций, а закономерное следствие идеологического краха элиты 90-х, фактически противопоставившей себя нашим национальным интересам и подавляющему большинству народа.

Программная статья Ходорковского поставила под сомнение будущее ряда антикремлевских проектов, выдвинутых в последнее время знаковыми фигурами элиты 90-х. Например, партии «Свободная Россия». Такого рода организации могли рассчитывать исключительно на финансирование со стороны структур, связанных с «ЮКОСом». Теперь, на мой взгляд, видно невооруженным глазом, что Ходорковский финансировать «Свободную Россию» и иже с ней не будет.

Крупнейший совладелец крупнейшей российской нефтяной компании отчетливо сделал шаг в направлении примирения с президентом Владимиром Путиным. Впрочем, пока не ясно, поможет ли этот шаг Ходорковскому выйти из тюрьмы. Дело в том, что за время пребывания опального олигарха в СИЗО на его имущество - в первую очередь активы «ЮКОСа» - нацелились некоторые хищные бизнесмены, близкие к влиятельным бюрократам. И для этих бизнесменов, а также для покровительствующих им бюрократов, замирение Путина с Ходорковским невыгодно, так как препятствует реализации проекта фактического поглощения «ЮКОСа».

Для самого же президента примирение со вчерашним главным оппонентом скорее выгодно, чем нет. Ситуация по сравнению с летом - осенью 2003 года кардинально изменилась. На сегодняшний день Ходорковский ни в коей мере не может выступать соперником Путина на политическом поле. Более того, статья «Кризис либерализма в России» демонстрирует, что бывший председатель правления «ЮКОСа» скорее готов быть союзником, нежели оппонентом президента. Эту статью можно рассматривать как черновик манифеста новой российской элиты - той самой, в которой объективно остро нуждается Путин. Элиты, которая поставит во главу углу российские национальные интересы, а не позицию Вашингтона. Элиты, для которой будут иметь значение Россия, ее история и логика развития, а не только всесильные условные единицы (у. е.).

Важно отметить, что «Кризис либерализма в России» увидел свет на фоне растущего обострения противоречий между совладельцами «ЮКОСа». Миноритарный акционер корпорации Леонид Невзлин, по-прежнему жестко стоящий на антипутинских позициях, де-факто мог воспользовался тюремным заключением своего старшего партнера, чтобы перехватить контроль над финансовыми потоками «ЮКОСа» и связанных с ним компаний. В таком случае в распоряжении непримиримой оппозиции в России оказались бы сотни миллионов долларов. Однако Ходорковский, насколько мне известно, заблокировал подобное развитие событий. Нынешний менеджмент «ЮКОСа» во главе с президентом компании Семеном Кукесом, заинтересованный в наведении мостов с исполнительной властью, поддержал Ходорковского. Не случайно в последнее время в ряде СМИ появились публикации с резкими нападками на Кукеса и Ко. Сегодня заключенный СИЗО № 4 становится едва ли не главным гарантом того, что разного рода политические аферы не получат масштабной финансовой поддержки.

Как человек, который прежде неоднократно выступал против политической линии хозяина «ЮКОСа», могу сказать: статья «Кризис либерализма в России» подтвердила, что прежнего Ходорковского больше нет. Мы имеем дело с совсем другим человеком, больше того - явлением. Олигархом, который наше в себе силы покаяться и отмежеваться от 90-х годов, одаривших его крупной собственностью и огромным влиянием. На такое способны немногие.

Станислав Белковский. ПОКАЯНИЕ: Одиночество Ходорковского. // НТВ. 30 марта 2004

Что знали мы о Михаиле Ходорковском до сих пор? Ходорковский - самый богатый человек России. Предмет обожания и зависти всех, кто считает деньги всеобщим эквивалентом.

Ходорковский - олигарх, бросивший вызов президенту Владимиру Путину. Задумавший лишить его части властных полномочий и за то поплатившийся свободой. Живой символ сопротивления Путину, неприятия личности и курса нынешнего главы государства.

Ходорковский - знамя элиты 90-х гг. Человек - доказательство состоятельности тех ценностей, под бременем которых мы жили с момента распада СССР.

Опубликовав в "Ведомостях" программную статью "Кризис либерализма в России", Михаил Ходорковский действительно бросил вызов. Но не Путину и его государственности, как ожидали многие. Но - собственному прошлому и самому себе. И здесь же, сразу же, изъявил недвусмысленную готовность принять вызов, поднять брошенную самим собою перчатку.

Обладатель официального состояния в $7 млрд, едва ли не добровольно (как утверждали прошлой осенью многие соратники бывшего председателя правления "ЮКОСа") отправившийся осенью 2003 г. в тюрьму, продемонстрировал, что прежнего трафаретного Ходорковского больше не существует. Впрочем, доподлинно неизвестно, соответствовало ли когда-нибудь "частное лицо" М.Б.Ходорковский, 1963 г. р. , своему медиаобразу. Ведь в прошлом году, когда случились дело "ЮКОСа" и антиолигархическая кампания, мы имели дело не столько с самим Ходорковским из плоти и крови, сколько с окружавшим его чернильным облаком, из которого проливался на нас мутный дождь псевдолиберальных штампов.

Фактически самый богатый человек России заявил, что отказывается от прежней (возможно, навязанной ему средой и обстоятельствами) роли. Былого Ходорковского, почти превратившегося для нашей элиты 90-х гг. в брэнд типа McDonald"s или Coca-Cola, отныне не существует.

Ходорковский публично покаялся за 90-е гг. и провозгласил, что современный кризис либерализма в России обусловлен не интригами полумифических "питерских силовиков", но историческими ошибками и просчетами самих либералов, находившихся у власти на протяжении всего прошлого десятилетия.

Ходорковский - первым среди себе подобных - признал наличие полномасштабного идеологического кризиса российского либерализма, нелегитимность приватизации крупной собственности по Чубайсу, катастрофические социальные последствия обесценения вкладов в Сбербанке и дефолта-98. Больше того, нефтяной магнат возложил на крупный бизнес значительную часть ответственности за случившееся.

Пожалуй, нечто подобное мы видим и слышим впервые. Да, Борис Ельцин в день досрочной отставки, 31 декабря 1999 г. , сказал что-то о своих многочисленных ошибках. И даже пустил по этому случаю скупую экс-президентскую слезу. Но с вариантом системного анализа всей драмы 90-х гг. , исходящим от одной из ключевых фигур уходящего периода новейшей российской истории, мы еще не сталкивались.

И, конечно, ни о чем ином узник следственного изолятора N 4 не пишет так ярко и искренне, как о свободе. И здесь Ходорковский тоже разоблачает устойчивый медиамиф - миф о безудержной свободе 90-х гг. Он открыто говорит об иллюзорности той свободы и о цене, которой были оплачены феерические иллюзии.

Как ни странно, своей идеологической статьей Михаил Ходорковский доказал, что является одним из самых сильных менеджеров в России. В отличие от многих своих формальных соратников он понял, какой период российской истории уже невозвратимо завершен. А какой - только начинается.

Автор "Кризиса либерализма в России" отказался от роли "человека воздуха", статуса субъекта "всемирной диаспоры", сообщества людей, для которых в роли отечества выступает любой пятизвездный отель, где по утрам наливают вожделенный горячий ром. И призвал всех адептов русского капитализма к пониманию неизбывных особенностей той страны, в которой они живут и действуют. В том числе - отказаться от попыток делегитимировать верховную власть. Каковая на всем протяжении российской истории - независимо от личности властителя - была наряду с Церковью полноценным гарантом целостности национально- государственного организма. Подобный призыв из уст самого успешного русского капиталиста всех времен дорогого стоит.

Гражданин Российской Федерации (как аттестует себя Ходорковский в подписи к статье) понял, что способность к публичному покаянию - знак силы, а не слабости. Этой энергией покаяния проникнут весь его программный текст.

Скептики скажут, что идеи, изложенные Ходорковским, не новы и не всегда глубоки. Что дискуссия на тему поражения либерализма в России ведется уже давно, и опальный олигарх не добавил к ней ничего качественно нового.

Не соглашусь. Впервые подобные мысли высказывает не кабинетный ученый и не изгой 90-х гг. , а классический русский олигарх, человек, получивший из рук Бориса Ельцина огромную собственность и огромное влияние на страну. В работе Ходорковского отчетливо ощутим дух трагедии, а это неизмеримо больше и главнее, чем любые балетные завитки и филологические упражнения.

Рискну утверждать, что публикация работы "Кризис либерализма в России" принесет мало буржуазных дивидендов ее автору. Скорее лишь усугубит одиночество узника.

Едва ли поддержат собрата по олигархическому цеху члены бюро РСПП, ведь они-то надеялись списать все собственные грехи на "ЮКОС" и его неосторожного руководителя, сами же, проложившись аппаратными связями и овациями на съездах, выжить и победить безо всякого покаяния, безо всякой компенсации для усталого голодного народа своего.

Между бешенством и паникой, скорее всего, пребывают ныне либеральные идеологи, привыкшие кормиться с ходорковской руки. Ведь вчерашний благодетель внезапно поддержал все те идеи, с которыми они навострились бороться за его же деньги.

После публикации своего "Кризиса либерализма" Ходорковский еще раз ощутит всю полноту своего одиночества. Но есть один человек, для которого манифест самого богатого россиянина может стать сигналом к преодолению одиночества. Этот человек - Владимир Путин, общественное лицо, главный гражданин Российской Федерации.

"Кризис либерализма в России" можно, пусть и с некоторой натяжкой, назвать манифестом новой российской элиты. Национально ориентированной, призванной к сотрудничеству с собственным народом, к возрождению ценностей государства. Той самой элиты, которая остро необходима Путину, если он желает, чтобы его власть была стабильной.

Любое открытое покаяние содержит в себе призыв к покаянию всеобщему. Поэтому я, которого многие считают человеком, сыгравшим в судьбе арестанта СИЗО №4 резко отрицательную роль, хочу, пользуясь случаем, сказать олигарху следующее:
Михаил Борисович! Я недооценивал Вас, потому что не знал Вас. Простите меня!

Леонид Невзлин : "Ходорковский мне друг. И поэтому я ухожу"
Интервью газете "Известия" о публикации статьи Михаила Ходорковского в газете "Ведомости"

"Я глубоко уважаю Ирину Хакамаду, но в отличие от моего партнера Леонида Невзлина отказался финансировать ее президентскую кампанию, так как увидел в этой кампании тревожные очертания неправды. Например: как бы ни относиться к Путину, нельзя - потому что несправедливо - обвинять его в трагедии "Норд-Оста" . Так написал недавно "простой заключенный СИЗО" Михаил Ходорковский в нашумевшей статье "Кризис либерализма в России". Он призвал либералов, в том числе крупный бизнес, пересмотреть свое недавнее бурное прошлое, пересмотреть позицию по отношению к современной политике, ревизовать свое отношение к народу со стороны "изовравшейся" и погрязшей в роскоши элите. Там вообще много резких оценок. Между прочим, "партнер Леонид НЕВЗЛИН " всегда считался одним из ближайших личных друзей Ходорковского. Его реакция на статью - в этом интервью Георгию БОВТУ. Оно, как сказал один из акционеров "Менатеп групп", последнее, которое он дает российской прессе.

Сейчас многие обсуждают статью вашего партнера Ходорковского в газете "Ведомости". Там много резких, обидных слов. Если бы я оказался фигурантом этой статьи, то, наверное, подумал бы: человек, с которым уже полгода не общались, говорит такое, что, наверное, можно было бы и не говорить…

Вы спрашиваете про меня?

Просто передаю свои впечатления. Допустим, я бы был Хакамадой. Там есть такие оценки, которые могли бы меня резануть. Вас там ничего не резануло?

Нет. Всякая подобная статья, безусловно, достойна серьезного обсуждения. Но, сошлюсь на Ирину же, для такого обсуждения стороны должны быть равны друг с другом. Или все в камере, или все на свободе. Полемика, конечно, возможна, но в отсутствие Михаила она будет неполноценной.

Предпоследнее появление вашего имени было связано с громким и эмоциональным заявлением о готовности все отдать за свободу Ходорковского. Некоторые СМИ тогда восприняли это, на мой взгляд, неправильно - как предложение сделки. До вас доходила реакция самого Ходорковского на это эмоциональное высказывание?

Его реакция была опубликована, по-моему, в форме заявления "Открытой России". Я хотел спровоцировать нравственное обсуждение проблемы. Я никому никаких конкретных предложений не делал. Был вопрос корреспондента: "Что бы вы отдали за свободу Ходорковского, Лебедева - своих друзей?" Я четко сказал: "Все". И мои партнеры Дубов и Брудно стоят на той же позиции. Все остальное - домыслы и суждения. Я ничего не предлагал. В силу недостаточности источников информации и невозможности личного общения Михаил понял, что это предложение сделки. И реакция его была ровно про это.

Но - к новой статье. Реакция разная на сам факт ее появления. Одни говорят: это покаяние, которое ведет к компромиссу. Даже появились статьи, где написано, что, дескать, рынок воспринял статью как намек на возможность скорого прекращения "дела ЮКОСа" неким компромиссом. То есть сделкой. Есть и другое мнение. Насколько я знаю, близкое так называемым силовикам. Они как раз не рассматривают это как покаяние. Вот вы как думаете - статья приблизит развязку?

Не думаю, что это как-то связано с делом ЮКОСа. Я воспринимаю это как продуманное, длительно подготавливаемое Михаилом выражение своих мыслей, которые он передумал, находясь в камере. Большая часть написанного мне известна с докамерных времен как его точка зрения. Некоторые вещи он просто не решался говорить, чтобы никого не обидеть, когда был на свободе. В этой же ситуации он, мне кажется, дал себе чуть больше послаблений. В принципе, ему несвойственно обсуждать публично третьих лиц и так жестко критиковать. В этой ситуации он себе это позволил. Но я считаю, что все, что он сказал, является его честной позицией. Я несколько раз перечитал материал и советую так сделать многим думающим людям, потому что впечатление по ходу перечитывания меняются.

- От каких - к каким?

У нас в России есть тенденция читать только заголовки, а потом на их основе делать суждения, реагируя не на материал, а на реакцию на материал. Первое мое ощущение было, действительно, - не покаяние ли это? Не сдача ли это позиций? В конце концов я пришел к выводу, что это честное, откровенное мыслеизъявление человека, который видит себя ответственным за судьбы страны. В каком-то смысле это можно назвать покаянием, но давайте скажем: это не пресмыкание перед властью. Это покаяние перед страной. А это разные вещи. Я не вижу ничего аморального, не вижу никакого предательства в том, чтобы человек такого масштаба, как Ходорковский, признал свои ошибки перед страной, перед людьми. Он называет вещи своими именами, с многими из которых я согласен. Некоторые спорные для меня. Но полемизировать с человеком, когда он в камере, я не могу. В наших отношениях всегда была свобода в обмене мыслями. Но мы были в равном положении. И сейчас, когда я прочитал его оценки моей деятельности - во всяком случае то, как он ее воспринимает, то в связи с тем, что я не могу ему объяснить, что, как и для чего я делаю - то что я могу сделать? Я вынужден считаться с его мнением, как не с просьбой, а если хотите, как с приказом. Я не хочу ему мешать в то время, когда я не могу ему доказать свою правоту или он мне свою. Я сейчас говорю про свое участие в российском политической реальности.

То есть вы воспринимаете эту статью, если я вас правильно понимаю, как некий приказ или настойчивую рекомендацию уйти с политической сцены?

Да, уйти с политической сцены.

- Вы ему последуете?

Без всякого сомнения. Я постараюсь сделать так, чтобы это интервью был последним на длительный период времени, дабы не вызывать кривотолков.

Ну раз уж оно последнее, тогда, не вступая в полемику с Ходорковским, вы не поделитесь своими взглядами на ту сцену, которую вы покидаете? На прощание…

Давайте попробуем.

Будем избегать слова "либерализм", поговорим о демократии. Я лично склонен пессимистически смотреть на вещи и думаю, например, что не случайно сейчас Дума выбрала время, чтобы, по сути, запретить митинги и демонстрации. Она это делает тогда, когда уровень поддержки политических свобод - в том числе свободы слова и шествий - в населении составляет, по опросам, процента 2-3. Ценность этих свобод, извиняюсь, в массах низка. Можно долго рассуждать, дискредитированы ли они или вообще просто не имеют ценности для российского населения до достижения им определенного уровня благосостояния, но это так. Вы разделяете такой пессимистический взгляд?

Да, потому что я, как и мы все, люблю Россию. Это все связано с недоразвитостью нашего демократического мышления, с нашими "недоопределенными" ценностями. Я тоже пессимист, потому что существует заданность в процессе. В чем я не согласен с нынешней властью? Первое. Она эфэсбэшная, или гэбэшная. Для меня это абсолютно несовместимо с теми ценностями, которые я исповедую. Она по определению лжива и антинародна. И популистская. Что вы можете ожидать от людей, которые закрепляют эту нетолерантность в обществе - от выборов к выборам? От ситуации к ситуации, искривляя через управляемый теле-ящик сознание людей. Под себя. Они получают голоса, провоцируя нетолерантность, провоцируя ксенофобию. Это - результат думских выборов, он был шокирующим. Я не вступаю в полемику с Мишей, но можно сказать еще об одном - сказать о недоговороспособности лидеров так называемых правых. А именно - Чубайса и Явлинского, в первую очередь. Это она привела к этому результату, к их невхождению в Думу вообще. Результат мог бы быть не катастрофическим, а разгромным. Сейчас он катастрофический. И сейчас уже не имеет значения, какие будут наложены ограничения на СМИ или на митинги или на иные свободы. Будут неизбежно в той или иной форме. Есть некая заданность. И этот путь придется пройти. Ничего страшного.

А можно выступить в роли, так сказать, "адвоката дьявола", по поводу, как вы выражаетесь, "гэбэшной власти"? А где же альтернатива? Она - есть разве? Не в том смысле, что, мол, где конкретная оппозиция, а в том смысле, что где идеи, где хоть какая-то идейная альтернатива?

У гэбэшной власти не бывает оппозиции. В этом-то ее сила. У этой власти нет позиции, поэтому не может возникнуть оппозиции. Это власть, которая всегда мимикрирует под ожидания. Потому что ее название - не человек, а рейтинг. Я понятно говорю?

- Вполне.

И если ее имя "рейтинг", то неважно, кто стоит во главе, кто как бы олицетворяет эту власть. У нее есть абсолютно стабильные преимущества: отсутствие любой позиции и борьба с врагами режима, которых можно называть или оппозицией, или, когда удобнее, антипрезидентским заговором. Все это было в нашей истории, все это повторяется, не надо даже ссылаться на троцкистско-зиновьевскую оппозицию. Все это за короткий, но иногда и даже довольно длинный период, в условиях экономического равновесия, ведет к невозможности создания любой идейной оппозиции. Это то, что мы сейчас получили в России. Такая власть глобально нестабильна. Она полностью зависит от нефтедоллара. Она не способна что-либо сделать. И как только она начнет что-либо делать или, не дай бог, упадет доллар, упадет нефть, этих двух причин будет достаточно, чтобы рейтинг превратился в антирейтинг. Вот тогда начинаются "кровавые времена", которые называются "борьба за власть любой ценой". Не дай нам бог до них дожить в России. Я хочу поправиться: не дай ВАМ бог до них дожить в России.

Вообще-то для любой страны характерно, что при относительном благополучном экономическом положении и при высоком рейтинге власти надобность в оппозиции как таковая всегда снижается. В России тем более - с ее вековыми рабскими традициями - не может же быть оппозиции просто ради оппозиции. Поэтому сегодня рейтинг Путина - около 80 процентов, хотя, быть может, по отдельным показателям его политики цифры будут другими, ниже...

Поэтому я и говорю, что власть крайне неустойчива и сама является врагом себе. Чтобы такая власть была повержена демократическим путем, на выборах, нужно пройти через все, через что нужно пройти, надо дать им возможность сделать все те ошибки, которые они сделают неизбежно. И как только они начнут делать что-нибудь, кроме борьбы с врагами, так эта власть начнет кончаться.

- А чем, по-вашему, должны тем временем заниматься те вышеупомянутые 2-3 процента, которые верят в свободы?

Я в основном с Мишиными выводами, с его 7 пунктами, согласен. Не хочу полемизировать. Но я бы очень бережно относился бы к нашему либеральному наследию, пусть не столь богатому. Наша манера вечно все разрушить до основания и начать с нуля приведет к тому, что мы никогда не попадаем в период традиций, стабильности и поступательного развития. Я, извините, говорю про Хакамаду. Не имея возможности обсудить с Мишей, почему я вошел с ней в партнерство на президентских выборах, я хочу сказать несколько вещей. Невозможно построить все новое, заранее отрицая все старое. Нравится - не нравится, но это Чубайс, Гайдар, Немцов, Ясин, Сатаров. Явлинский, если хотите.

- Это все - старое?

Да. Ощущение старых политиков, причастных к ельцинскому режиму, существует, оно их в чем-то дискредитирует. Путин - это антитеза ельцинскому нелюбимому режиму. Путин - это ожидания, это рейтинг. Я с Мишей согласен: этим они во многом были приговорены.

- А здесь, по эту сторону, значит, никого нет уже?

Еще раз повторяю: а я бережно отношусь к наследию. Мы все не ангелы, все с ошибками, в том числе и моральными, в прошлом. Эти люди - тоже. И они нам, а мы (я про себя говорю) им гораздо более близки, нежели к Зюганову, Жириновскому или тем более к Грызлову или Рогозину. У этих людей есть идеология, опыт. Они демократичны. Когда Ирина изъявила желание войти самостоятельно в политику, я ее поддержал потому что, во-первых, она в этой разгромной ситуации стала тем человеком, который хочет построить мостик между прошлыми и будущими либералами. И имеет на это моральное право, потому что большая часть критики, которую Миша на них обратил, ее не касается. Она была активным сторонником объединения перед думскими выборами СПС и "Яблока" в единый блок. И активно содействовала этому процессу в отличие от лидеров, которые сделали все, чтобы этого не произошло. Она не участвовала впрямую во власти, это ее никак не дискредитировало. Ее нельзя назвать человеком, у которого материальные ценности подменили нравственные убеждения. Я недавно прочитал Володю Рыжкова, которого глубоко уважаю, который говорит, что неправильно создавать каждому свою партию, надо всех загнать в одно стадо сразу. Да не загонятся. Делайте каждый, что может. Имея в виду ответственность перед будущим, соберитесь своевременно и выступите на следующих выборах одним фронтом.

А делать-то что? Потому как, если судить по речам, то, скажем, Путин, выступая перед доверенными лицами накануне выборов, озвучил вполне либеральную программу… Так все же - что именно делать правым?

Там все написано у Ходорковского. Хотите зачитаю?…Ксати, хочу сказать, что результат Ирины, в пересчете на голоса - больше, чем у СПС на думских выборах. Этот электорат есть. Эти два с лишним миллиона людей я считаю как бы своими. Они пришли и проголосовали за человека, которого поддерживает опальный еврейский олигарх из Израиля. Это некий повод для оптимизма.

У думских выборов 2003 года повестки фактически не было. Они были идейно бессодержательными. Вы можете предсказать повестку выборов 2007-2008 года?

Я на самом деле реально хотел бы, как минимум, до того срока исчезнуть.

- Вот на прощание скажите и - исчезните. А в 2088 году проверимся. Поставим чистый эксперимент…

Есть, впрочем, один шанс моего появления в форме полемики или экспертизы. И только если это будет нужно Ходорковскому, - чтобы я что-то через прессу или не прессу обсудил и передал…

Если ничего не делать - я имею в виду демократов - то это может быть очень надолго. И тогда на 2007 год для демократов прогноз негативный, потому что рассчитывать им придется только на то, что власть сама себя дискредитирует. Тогда появление новых лиц может привести и к коалиции новых лиц. Именно новых. Может быть, наряду с некоторыми из старых. Это может привести к успеху на думских, а потом и президентских выборах. Новые лица должны принести на себе новую демократическую или гражданскую коалицию в 2007 году. Правые-левые ли - уже не будет иметь большого значения. В политической борьбе - другие цели. Шанс победы на думских выборах состоит на самом деле в широкой гражданской, не привязанной к правым или левым экономическим взглядам, коалиции. Я говорю о чем-то типа модели польской "Солидарности". Объединение в единую коалицию политиков с полярными взгляджами на экономику может привести на будущих думских выборах к колоссальному эффекту На следующих думских выборах это могут быть или другие фигуры, или старые, но - наряду с новыми. Вот что надо делать. Широкую гражданскую коалицию, не привязанную к правым или левым экономическим взглядам.

Я уточняю. Если говорить о верности тезисов Ходорковского о том, что элита прежняя, демократическая, вся изолгалась и погрязла в "Мерседесах" и тысячедолларовых пиджаках, то, в принципе - я серьезно говорю - речь идет не столько о лозунгах, сколько о способности говорить тем языком, на котором тебя бы воспринимали люди...

Соглашусь с Ходорковским - речь о твоих способностях быть честным, называть вещи своими именами и признать свои ошибки, предложить конструктивный выход для всего населения, или, по крайней мере, для большой части его, а не только для узкой части.

- Вот именно.

- А по поводу фактора национализма, не ожидаете ли, что его рост к 2008 году окажется критическим?

Ну, было бы неплохо, если бы этот путь был пройден до 2008 года. Видимо, через это придется пройти. И чем раньше этот путь будет пройден, тем меньше будет жертв.

А вы не боитесь такой ситуации, когда Путин вам покажется умеренным либералом по сравнению с теми, кто может прийти?

Я не верю, что это приведет к победе таких сил. Здесь Путина и его служащих хвалить особо не за что - это они этого джинна выпустили, чтобы обуздать, а не обуздали. На самом деле, если проанализировать националистические настроения и в других партиях, а не только в "Родине" и в ЛДПР, и эту всю риторику, то ситуация уже печальная, близкая к критической. Согласны?

- Ситуация серьезная, как минимум.

Элементами этой националистической идеологии, не делая ее ведущей, воспользовались и остальные - "Единая Россия" и коммунисты. Псевдопатриотическую риторику пытались даже правые использовать. Отчасти она их подвела. И все же я полагаю, что в наше время это не приведет к ужасным результатам. Ну не дикая же в конце концов мы страна. А чем раньше произойдет этот конфликт, тем лучше будет потом, потому что страна реально многонациональная, вся перемешанная, у всех присутствуют все виды крови. Через все это придется пройти, и пена сойдет…

- В "Открытой России" останетесь?

Ни в коем случае. Я ушел тогда, когда стал поддерживать Хакамаду, и это и привело к необходимости самоопределения. Там есть тема "Норд-Оста", она достаточно щепетильная тема, в которой у нас с Ходорковским позиции расходились и расходятся. Это нормально. Но у меня в глазах вся скорбь еврейского народа, я вооружен не только демократическим, но и правозащитным критерием. Для меня, конечно, "Норд-Ост" - есть все-таки проявление преступной, если хотите, небрежности в отношении к своему населению. Но, с другой стороны, понятно, что это, как и многое другое, прямое следствие политики в Чечне. Тема, которую обсуждать практически невозможно, и в которой нет объективных мнений потому, что эту тему замарали почти все российские политики. Мало кто может похвастаться, в том числе и демократы, честной, последовательной политикой. Если был бы жив Сахаров, то я думаю, что у нас был бы, как минимум, один человек с последовательной демократической правозащитной позицией по отношению к этому конфликту.

- О компании ЮКОС можно? Или для вас это сторонняя тема?

Я к этой теме не имею никакого отношения. Мой интерес к этой теме будет удовлетворен ежегодным собранием акционеров в форме присутствия представителя.

- Вас не волнуют все эти перипетии вокруг "Сибнефти"?

Не столько не волнуют, сколько я не способен их комментировать по причине невовлеченности во все эти проблемы. Я занят другими делами.

- А арест счетов в Швейцарии?

По Швейцарии могу сказать только про себя. Я уже поерничал над прокуратурой в лице замгенерального прокурора Бирюкова, но у меня действительно на счетах в Швейцарии было 100 тысяч долларов США. Это, может быть, немаленькие деньги, но для меня не последние. Я сознательно держал там деньги, зная заранее, что в швейцарско-российских отношениях возможна блокировка или арест счета. Во-первых, потому, что они мне были операционно удобны для поддержания платежей, во-вторых, потому, что это действительно некритичные для меня деньги, и я не хотел портить старую кредитную историю прекращением отношений с очень респектабельным швейцарским банком. Я без этих денег спокойно проживу то время, которое потребуется адвокатам для разблокировки счетов.

- С другими адвокатами "Менатеп Групп" общаетесь?

Нет, в этом для меня нет необходимости.

- С Шахновским не говорили после завершения суда над ним и его освобождения?

Встречался после этого, говорил. В данном случае, когда пишут слово "партнер", я его всегда заменяю на слово "друг". Партнерство все-таки зиждется не столько на формальных отношениях, которые всегда легко обойти или разрушить, сколько на неформальных отношениях, которые я называю "дружбой". Вот, напримре, Алексей Петрович Кондауров - коммунист, и это не мешает нам быть друзьями. Это и мое отношение к Ходорковскому. И я тогда искренне сказал: что все могу отдать - отдам. Ну, уж если до конца быть откровенным, на жизнь бы не мешало немножко оставить.

Я признавал и всегда признаю интеллектуальное лидерство Ходорковского. Ни в коем случае не стал бы тратить время на общение и работу с человеком, которого бы я не воспринимал как серьезного интеллектуального партнера. Мне этого не хватает. Возможно, я делаю в его понимании сейчас ошибки, но это тот случай, когда истина не дороже. Он мне друг, и я, конечно, восприняв его указание отойти от дел в России, отхожу. Мне тяжело. Потому что есть люди, есть обязательства. И я заранее хочу принести всем извинения, тем, кому я не смогу оказать теперь должную поддержку, в том числе и которую обещал. Но выхода у меня нет.

Понял вас. Есть ли у вас… прогноз - некорректное слово, ощущения, как будет развиваться дело ЮКОСА, Ходорковского, Лебедева?

Про судьбу компании ЮКОС говорить не буду. Мой прогноз - и когда еще Миша был на свободе, и Платон был на свободе, а тем более после ареста Платона - мой прогноз сразу стал негативным, не совпадающий с прогнозом коллег. Читайте интервью Бирюкова - там все написано. У меня прогноз пессимистичный. Веры в нормальный исход дела у меня не было и нет. Я считаю, что страна, где держат в тюрьме Ходорковского, не имеет будущего

- Вы считаете, что ему, вопреки советам одного высокопоставленного чиновника, следовало все-таки уехать?

Он сделал свой выбор. Я думаю, что все советы, в том числе и мои, для него имели справочное значение. Все решения он всегда принимает сам. Надо сказать, что, находясь в тюрьме, он не вполне был свободен в выборе пути, но он явно по нему идет. Но, например, отношение к институту президентства уважительное он исповедовал всегда. Он за глаза Путина называл всегда словом "вождь". Это, хотя и сленг, но как бы признание лидерства всенародно выбранного президента. А мне, например, это режет слух… Вот, собственно, и все…

- Чем будете заниматься теперь?

У меня большая еврейская общественная активность всегда была и в России, сохранилась до сих пор. У меня здесь и вообще в мире много дел, связанных с поддержкой евреев. Это, в основном, образовательные проекты. Я со многими университетами и организациями делаю стипендиальные проекты, гуманитарные, исторические исследования финансирую. Теперь у меня появились возможность и время для личного участия. Диссертация моя стала мне нужна как таковая, а не для карьеры ректора РГГУ, как вы понимаете.

- Диссертация на какую тему?

Она была на тему "История философии гражданского общества". Сейчас, может быть, постараюсь книжку сделать. Михаил Борисович задал тему. Я могу себе позволить поисследовать философию гражданского общества и либерализма в России тоже. Мне есть много чего хочется сказать, в том числе и полемического, в том числе и в связи с Мишиной статьей. Там он такие на самом деле поднял темы - честные, спорные, емкие. Там на каждой фразе хочется устроить дискуссию, но просто нет такой возможности. Возможно, я это сделаю в форме книги или диссертации.

- А кого вы из русских либералов больше всего цените?

На самом деле я искренне и давно люблю Сахарова. Заниматься в интересах будущей демократической России изучением пропаганды и развитием, если возможно, наследия Сахарова, мне кажется, имеет смысл. А русские реальные либералы - это в основном писатели. Толстой, если хотите Тургенев. Ну что о них говорить? Я могу сказать, кто мне сейчас кажется очень перспективным, почему я бережно бы относился к старым. У меня, например, к Георгию Сатарову со времени его службы в Кремле было определенное недоверие. Благо, мы мало знакомы, и речь идет только о выступлениях. Мне кажется, что сейчас, когда он как бы не во власти, что его суждения точны и перспективны. А вам как кажется?

Пожалуй, соглашусь. Я его еще помню по времени, когда он занимался математическими методами в исторических исследованиях…

Вот неожиданно приятной встречей был профессор Леонид Бабкин в РГГУ - честный, последовательный, умный, не очень здоровый, не в тысячедолларовом пиджаке, не в "Мерседесе", благороднейший человек. Я читаю Лилию Шевцову. На удивление последовательная позиция, она владеет либеральными критериями. С большим уважением отношусь к тому, что пишет и делает Марк Урнов. Евгений Ясин для меня, безусловно, авторитет. Особенно в области либеральной политики и экономики. И еще очень много серьезных, умных, по-настоящему красивых людей, оставшихся в России. Так что я думаю, что утечка моего мозга некритична.

- Я воздержусь от оценки, можно?

Плюс моего мозга лишь в том, что я обладаю определенными убеждениями и возможностями, могу некоторые вещи финансировать из личных средств. Особенно исследования. Это то, что я люблю делать - исследования и образовательные проекты. Но на российском политическом рынке без Мишиной просьбы я постараюсь больше не появляться, несмотря на то, что мне это больно и тяжело…

На самом же деле коммунисты победили, вы же понимаете. В том понимании, в котором они были в Советском Союзе. Коммунистическо-гэбэшная элита просто сняла с дистанции старую элиту, мимикрировав, разыграв это для всего мира как антикоммунизм. Красиво, но лживо. Та же идеология, вернее, отсутствие ее…

И два слова я хотел сказал в завершение: отношение к Западу. Опять же, не в форме полемики, а обозначая свою позицию. Так вот я продолжаю стоять на позиции, что перспектива развития России полностью зависит от глубины ее партнерства с Америкой.

- Не с Европой, а с Америкой?

Вообще с демократией, но в первую очередь - с Америкой. Это то, что опять отложено, видимо, это то, что практически несовместимо с режимом. Ну так - совместимо, но на верхушечном уровне. На том уровне, когда есть люди, которые контролируют обстановку, и это просто такая страна с авторитарным режимом. Такое - возможно. Но на уровне институтов гражданского общества, как было хорошо и для нас, и для Америки, сегодня это невозможно. Сейчас в суждениях многих замечаю антиамериканскую позицию.

- О, да, это модная песня.

Это абсолютная ошибка для России. Это тот внешний ресурс, который позволил бы стране вырваться вперед. Наряду с тем, что, конечно, было бы полезно, чтобы цена на нефть упала. А если бы вообще нефти не было в России, тогда бы пришлось бегать и думать. Меня как-то спросили в Израиле насчет того, что вот как плохо, что в Израиле нет нефти…

- Ну тогда бы русские были евреями…

На Ближнем Востоке такая единственная страна. Потому мы живем, боремся и даже побеждаем, потому что там, где нет нефти, там думать приходится, деньги зарабатывать, крутиться каждый день.

А вы думаете, когда-нибудь в обозримом будущем сближение с Западом, с Америкой вообще возможно? На верхушечном уровне многие как раз понимают и опасности для себя такого сближения.

Без сомнения. И мне было бы очень обидно и жалко, если бы на Западе поняли так, что Ходорковский отказался от прежних взглядов. Взгляды на либерализацию совместимы только с взглядами на сотрудничество с Америкой.

Вы знаете, для меня в его статье - этот пассаж был самым неожиданным, по поводу того, что нам надо пересмотреть ориентацию на Запад… А еще, согласны ли вы с утверждением, что пути к модернизации демократической строя в России лежат даже не столько на путях партнерства с Западом, сколько на путях давления Запада на Россию?

Нет, не согласен. Потому что людей у нас умных много в России, есть еще возможность на этой базе создавать вполне адекватное, хотя младшее партнерство. Позиция, исходящая из того, что нужно получить внешний рычаг для решения внутренних проблем - неправильная. Сейчас мир совершенно другой, он открытый, коммуникативный и глобальный. Поэтому и утечка мозгов является на самом деле достаточно условной. Если бы в России было принято жить за рубежом, а работать на Россию, то все средства позволяют это делать сегодня абсолютно адекватно. Другое дело, что это воспринимается как русофобская позиция. Слово, сказанное из Америки или из Израиля или из Европы, по отношению к России воспринимается в штыки. И не признается, что можно ее любить и относиться с болью к происходящему. А что, собственно, меняет личное присутствие? Все средства коммуникации есть. Транспортные возможности есть. Границы пока открыты…

Нам все никак не удавалось закончить разговор. Все же - вот так вот, чтоб последнее интервью… Это - как последнее слово. Человек должен выговориться. В последнем интервью вроде как все - главное: и это нужно сказать, и то. И даже когда понимаешь, что не согласен, что нужно бы спорить, возражать, как бы одергиваешь себя: не надо, ты - еще возразишь. А он - уже нет… Но вот, кажется, и конец:

… В конце, если можно, я бы хотел извиниться перед всеми, кто ожидал от меня большего. Если я обманул чьи-либо ожидания. В первую очередь, конечно, я имею в виду Ирину Хакамаду. На самом деле я думаю, что мое прощание будет не только для нее неприятным сюрпризом. Быть может, я субъективен, но мне кажется, что есть некий круг людей, которые рассчитывали на меня. Тем не менее я не хочу и не могу навредить своему другу. Тем более не могу ему оппонировать. Дойти до того, чтобы дешевые люди пытались выстроить между нами разрез. Это в принципе невозможно. Если бы исходными между нами были недружеские отношения или у меня были бы ограничены степени свободы, или были бы какие-то договоренности, но сейчас как бы свою степень свободы ограничиваю я сам. ТАК ПОНЯВ ЕГО. Но никаких от него команд или просьб я не имею. Это мой сознательный выбор. Мне ТАК показалось. Это бесконечное печатание всякого рода разрезов между Ходорковским и мной, это не работает внутри нас, но может работать на людей, нас окружающих.

- Спасибо.

Спасибо и вам. И я, честно говоря, после выхода этого интервью отключу телефон - это что касается общения с журналистами… извините меня за это.

Евгений Ясин : "Суд современников и суд истории"
Президент Фонда "Либеральная миссия" Евгений Ясин о публикации Михаила Ходорковского

Я очень рад, что Михаил Борисович Ходорковский имел возможность опубликовать свои мысли из неволи. Cо многим в его статье я согласен, в том числе и с оценкой поражения либеральных сил на последних выборах, а также с его предложениями относительно поиска направлений выхода из сложившейся ситуации. Сегодня для страны исключительно важно сплочение демократических и либеральных сил, создание независимой от Кремля сильной партии или движения, которое было бы способно оказывать давление на власть, защищая гражданские права и свободы, укрепляя институты гражданского общества.

В чем я не согласен с позицией Ходорковского – так это в оценке роли либералов в 1990-е годы и с позицией бизнеса по отношению к ним. Напомню, в статье речь идет о Гайдаре и Чубайсе, которые осуществили в России либеральные рыночные реформы. И как бы ни оценивать их последствия, нельзя не признать, что именно эти реформы изменили лицо страны и продолжают менять его и по сей день. Ведь в результате этих реформ российская экономика стала рыночной. Именно реформы, проведенные либералами, дали возможность российским предпринимателям заниматься бизнесом, а некоторым из них – стать очень богатыми людьми и получить право или несчастье называться «олигархами».

Михаил Борисович возлагает основную вину за все наши беды именно на либералов. Но это неправильно и несправедливо. Думаю, крупные бизнесмены тоже должны взять на себя значительную долю вины, поскольку они были очень активны в стремлении получить права собственности на самые лакомые куски советского наследства. В то время они не задумывались о социальной справедливости, о возникающей глубокой дифференциации по благосостоянию, доходам и т. д., которая сейчас становится миной замедленного действия. Все призывы уняться и оглянуться, в свое время обращенные к крупным бизнесменам, оставлялись ими в стороне.

Напомню ход развития событий. Первый шаг к либерализации советской экономики был сделан еще во времена Горбачева, когда был принят Закон о кооперации, вернувший в нашу жизнь предпринимательский класс. В 1992 году команда «технократов», «интеллигентов», «завлабов в розовых штанишках» – как их только не называли! – была призвана президентом Ельцином и произвела переворот с точки зрения экономического устройства страны. Либерализация цен, демонтаж планово-распределительной системы, открытие экономики, введение свободного валютного курса и, наконец, осуществление массовой приватизации – с конца 1992 до середины 1994 года, практически за 500 дней был создан зародыш рыночной экономики, из которого она могла развиваться.

Но в исполнительной власти реформаторов, либералов было слишком мало. В основном она состояла из старой номенклатуры, чиновников, которые рассчитывали получить свою долю пирога и очень активно к этому стремились. Либералы оказались, по сути, в изоляции, потому что реформы уже стали приносить результаты, поначалу очень негативные. Страна переживала тяжелые испытания, и нашлось очень мало людей, которые согласились принять на себя груз ответственности. Даже такие лидеры перестройки, как Гавриил Харитонович Попов и многие другие соратники Ельцина по Межрегиональной депутатской группе, ушли в отставку, потому что не могли и не хотели принимать ответственность. Они предвидели то, что реформы будут идти не очень гладко, и поэтому лучше занять позицию сторонних критиков.

Реформаторы же нуждались в общественной поддержке. Ее они могли получить только со стороны сравнительно небольшого круга лиц, уже ставших собственниками. Но предприниматели как класс тогда еще не могли обеспечить реальную поддержку: каждый думал о своих интересах, а малый бизнес – об элементарном выживании. Поэтому союзниками либералов могли стать только крупные собственники, которые хотели за это получить солидную мзду. И когда в преддверии выборов 1996 года страна оказалась перед угрозой прихода к власти коммунистов, которая не была нужна ни реформаторам, ни крупным бизнесменам, это стало основой для их союза. Так крупные бизнесмены и стали олигархами, после выборов решив, что теперь они будут влиять на все государственные решения. Им казалось мало сохранить «своего» президента, они еще хотели им управлять к собственной выгоде.

Вообще выборы 1996 года стали первым триумфом «управляемой демократии». Только боролись тогда не против реальной демократии, а против, с одной стороны, возможности государственного переворота имени Коржакова и, с другой стороны, возможности коммунистического реванша. Ни те, ни другие после прихода к власти, думаю, не стали бы миндальничать и либеральничать. Сейчас некоторые участники тех событий сомневаются в правильности тех решений, говорят, что надо было поступать иначе. Но как иначе? Я считаю, что в 1996 году был использован не самый плохой вариант, просто надо было вовремя остановиться, не позволяя крупному бизнесу заходить слишком далеко в своем стремлении к власти.

Очень многие люди во власти согласились с таким положением вещей. Они посчитали, что это нормально, таков путь России к рыночной экономике, а что касается некоторых издержек, в том числе и неравенства распределения, то здесь уж ничего не поделаешь… Не хочу называть имена этих людей, но, думаю, Михаил Борисович их хорошо помнит. Во всяком случае, в их числе не было ни Чубайса, ни Немцова. Они, напротив, в 1997 году первыми попытались остановиться и сделать так, чтобы крупный бизнес не оказывал прямого воздействия в своих корыстных интересах на государственную политику. В ответ олигархи начали информационную войну…

Мне, честно говоря, стыдно за Гусинского и Березовского, которые свои мелкие амбиции поставили выше, чем интересы реформирования российской экономики. Михаил Борисович пишет, что задача бизнеса – делать деньги, но тогда задача государства – держать подальше крупный бизнес от государственной политики. Социальная ответственность бизнеса заключается не в том, чтобы выделять деньги на Константиновский дворец, яйца Фаберже или даже на гражданские проекты, которые я поддерживаю и приветствую, считая их большой заслугой Ходорковского, но, прежде всего, в том, чтобы думать, к каким последствиям будут приводить согласованные действия крупнейших капиталистов страны. В своей статье Михаил Борисович встал на позицию Гусинского и Березовского. Видимо, она была ему ближе тогда, и он еще не переоценил ситуацию.

Возможно, Ходорковский думает, что сегодня самое время свалить всю вину на либералов, находившихся на протяжении 1990-х годов в правительстве. В то же время он не говорит про других чиновников, крепких хозяйствеников и не думали о реформах, но, сидя в правительстве, норовили разбогатеть, и многим это удалось. Впрочем, не Ходорковскому, Березовскому и Гусинскому об этом говорить, потому что они получили гораздо больше. И я не упрекаю их в этом. Таковы плоды российских реформ, в них есть как заслуга, так и вина Коха и Чубайса. Мы хотели получить эффективных собственников, стратегических инвесторов, а не распыленную собственность, в которую трудно вовлечь дополнительные инвестиции для модернизации страны. Какой бизнес получился – такой и получился. Но я считаю несправедливым валить все на людей, которые дали возможность этому бизнесу встать на ноги.

Возможно, Михаил Борисович имеет в виду, что сейчас пора освободиться от прежних грехов, найдя виноватых, и начать все с чистого листа. Но многого на этом не заработаешь. Пытаясь завоевать симпатии избирателей и отстоять демократические идеалы, не надо переписывать нашу историю. Рано или поздно, вспоминая то, что происходило в этот период, памятники поставят Гайдару и Чубайсу. Сомневаюсь, чтобы кто-то ставил памятники крупным бизнесменам. Впрочем, они построили памятники сами себе в виде холдингов и финансово-промышленных групп.

Кризис либерализма в России обусловлен всей нашей предшествующей историей. Сейчас я не вижу ничего конструктивного в том, чтобы искать виноватых и перед кем-то оправдываться. Не думаю, что в этом есть необходимость. Ко мне часто обращались: «Покайтесь!». После кризиса 1998 года я опубликовал небольшую заметку в газете «Труд», которая так и называлась – «Какие ошибки я признаю». Тогда я долго искал в своей душе, в чем именно я могу покаяться. Такие моменты, несомненно, были, и я предъявляю обществу свои размышления о том, что было сделано не так. Но когда я думаю о том, какого рода покаяния от меня ждут, у меня пропадает всякое желание каяться. От меня требуют сказать, что не надо было начинать либерализацию цен, шоковую терапию, не надо было проводить приватизацию, надо было вернуть гражданам сбережения...

В том, что касается сбережений, я готов частично признать правоту Ходорковского. Можно было найти какие-то варианты компенсаций, связав их с приватизацией, например. Но я даже сейчас не представляю, как именно это можно было сделать. А было ли у нас время для того, чтобы придумать эти решения? Ведь реально никаких сбережений не было – это объяснялось людям много раз. Есть вещи, которые невозможно объяснить людям, потерявшим деньги. Боюсь, эта проблема разрешится сама собой только тогда, когда мое поколение исчезнет с лица земли.

Поэтому когда у меня начинают требовать покаяния, я отвечаю отказом. Я не буду каяться за то, что происходило в начале 1990-х годов, потому что это была железная необходимость, кто-то должен был принять на себя ответственность и провести реформы. Придет время – и за это люди скажут спасибо. И ничего не поделаешь с тем, что пока они не готовы к этому, не пришло еще поколение, способное оценить сделанное. Во всяком случае, я уверен, что на этой платформе нам не удастся консолидировать либеральные и демократические силы. Для того чтобы объединение состоялось и было успешным, оно должно коснуться всех. Надо быть толерантным, пытаться разговаривать и со сторонниками либеральных ценностей, и с нашими оппонентами. За последние пятнадцать лет страна пережила революцию, колоссальную ломку, причем, если не считать чеченской войны, пережила бескровно. И последующие поколения, несомненно, оценят то, что было сделано.

Кризис либерализма

Перевод, предисловие и редакция доктора философских наук А.А.Френкина

Предисловие

Наши большие надежды на либерализм и скорое разочарование в первых плодах его на российской почве таят в себе опасность, что люди вообще разуверятся в либерализме и проклянут его, если он приносит столько бед. Между тем возникает вопрос: а вступали ли мы вообще на дорогу подлинного либерализма? Ощущение такое, что либерализация, конечно, есть, только самого либерализма нет. Не хватает чего-то главного.

В пользе советов западных либералов мы тоже засомневались, поскольку те не видят многих особенностей России и представляют либерализм как некий волшебный ключ к решению всех проблем, во что нам, увы, трудно поверить. Однако есть все же оптимальный вариант - проанализировать опыт либерализма критически, но совершенно объективно.

Серьезное исследование этой проблемы дает штутгартский философ-гегельянец Гюнтер Рормозер, последний из могикан немецкого консерватизма, сравнимый по масштабу и влиянию с такими предшественниками, как Арнольд Гелен, Хельмут Шельски, Эрнст Форстхоф.

Вниманию российского читателя предлагается перевод новой монографии Г.Рормозера о кризисе либерализма, вошедшей в ФРГ в число десяти лучших книг 1994 года. Выбор был сделан компетентным жюри, состоявшим из профессиональных критиков, представителей крупнейших немецких газет и телерадиокомпаний. Профессор Г.Рормозер (1927 г. рожд.), автор ряда исследований по философии политики, религии и культуры, известен многим читателям в нашей стране. Статьи его публиковались в журналах "Вопросы философии", "Полис", "Диспут" и др.

Будучи убежден в абсолютной необходимости либерализма, Г.Рормозер борется за истинный либерализм против его извращений и ложных толкований. Тот факт, что Германия страдает от избытка либерализма, а Россия - от его отсутствия, делает книгу Г.Рормозера о кризисе западного либерализма тем более интересной для нас, потому что нам заранее важно знать, с какими проблемами либерализм не справляется вообще, и где он просто слаб. Крайне скептическое отношение к западному либерализму среди наших современных "славянофилов" тоже ведь, между прочим, не лишено оснований.

Г.Рормозер начинает с убийственного обвинения либерализма - в философском бессилии, имея в виду именно политическую философию, а еще более конкретно - отсутствие высоких духовных целей. Вся экономическая и техническая мощь западного мира будет ни к чему, пока это общество живет с ложной политической философией, полагает автор.

"До сих пор западному миру было просто оправдывать свое существование и обосновывать свой смысл. Для этого достаточно было постоянно ссылаться на необходимость альтернативы реальному социализму. В духовном отношении, идеологически и политически мы жили в определенном мере за счет социализма, самого факта его существования", - говорит автор книги. Теперь же западное сообщество очутилось перед небывалым вызовом - оно оказалось, по существу, без собственной философии. Отныне либерализму придется искать оправдания своего смысла не во внешних факторах, а в своем собственном бытии и иметь свое мышление.

Вопрос о целях и смысле остается открытым. Не только у социализма и либерализма, но и у консерватизма ушла почва из-под ног. Западный мир продолжает мыслить лишь экономическими категориями, превосходя реальный социализм лишь в более эффективном методе достижения той же цели. Г.Рормозер называет в сердцах либеральное мышление "марксистским" по целям.

Но не является ли либеральная идея самодостаточной, если она предполагает и демократию, и права человека, и прочие, казалось бы, столь достойные цели? Здесь заключен как раз предмет наших страданий: во-первых, пресловутый рынок. Идея свободного рынка - ядро либерализма. Однако рамки, условия, правовые предпосылки для свободного рынка создать может лишь государство. И частная собственность на средства производства отнюдь не является, кстати, непременным условием рынка. Собственность, принадлежащая товариществу, кооперативу тоже совместима с рынком, напоминает автор. Решающим же для рыночной экономики является нечто иное, а именно принцип конкуренции, столь же старый, как и наша европейская культура, и уходящий корнями в античность.

Рынок связан с принятием решений. Ответственность за ошибочные решения несет именно частный собственник средств производства. Последовательный либерал считает, что логике рынка должно быть подчинено все. С этим не согласны консерваторы и либеральные социалисты, для них есть определенные цели и ценности, которые нельзя отдавать во власть рынка. Если предоставить рынку полную свободу, он убьет и конкуренцию, и самого себя.

Относительное равенство шансов для конкурентов может создать лишь сильное государство (антимонопольное законодательство и т.д.). Словом, рынок незаменим, но без хотя бы относительного равенства шансов нет его сути - конкуренции. Впрочем, экономика производит лишь средства. Удовлетворение потребностей не может быть самоцелью, подчеркивает автор.

Далее, основой либерализма является правовое государство. Если государство не гарантирует правового порядка, не может функционировать и рынок. Равенство всех без исключения перед законом составляет принцип правового государства. Разделение между обществом и государством, плюрализм, необходимость консенсуса в обществе по основным вопросам - вроде бы и мы о том же толкуем. Но дискуссии в обществе, уточняет Г.Рормозер, имеют смысл только при наличии определенной общности, иначе поляризация разрушит общество.

Права и свободы личности - главное для либерализма. Политическую философию либерализма определяет принцип свободы - тоже, вроде бы, известно. Однако не работают у нас эти принципы, потому что "мотор" слабый. Свободы и права - ничто, напоминает автор, если государство своей властью не защищает права индивида и его безопасность. И так в каждом вопросе: набор элементов нам известен, а сейф открыть не можем. А у Г.Рормозера есть этот самый "секретный код".

Вопрос об истине либерализм вообще снимает, этот вопрос деполитизируется, продолжает автор. Что истинно, это должен решать теперь каждый сам. Спорные вопросы решаются в суде или иным процедурным путем. Либеральное государство даже и не обязывает индивида признать истинность или правильность такого решения. Обязательно лишь его выполнение.

И тут снова не выдерживает душа консерватора: да разве можно все в нашей жизни отдавать на волю процедурного рассмотрения, полагаться на то, как решит большинство? На том и погибла Веймарская демократия, напоминает Г.Рормозер, что все вопросы, касающиеся ценностей, религии, нравственности отдавала на обсуждение, что решит большинство.

Так шаг за шагом вырисовывается формальный и довольно суровый, холодный характер либерализма. Либерализм покоится на правовом государстве, но социальное государство ему поперек горла. Проблема для России, с нашей социалистической традицией, одна из самых сложных: как совместить развитие свободного рынка с обеспечением социальной безопасности населения?

Диагноз автора книги безжалостен: абсолютная необходимость либерализма не подлежит сомнению, но сфера действия его ограничена. Либерализм функционирует успешно лишь в условиях нормального положения вещей и при достаточно высоком уровне благосостояния. Для преодоления же кризисных ситуаций, как в России, сил либерализма явно недостаточно.

В своих постоянных попытках ограничить власть, переконвертировав ее в право, либерализм не умеет в итоге употребить власть, когда этого требуют чрезвычайные обстоятельства. У него нет, по сути дела, политического мышления. С государством у него отношения лишь функциональные. Либерализм занят согласованием интересов, регулированием. Ставя условием достижение консенсуса общества по основным вопросам, либерализм не может, однако, внести собственного вклада в духовную, культурную основу этого консенсуса. А либеральный плюрализм ведь сам по себе общество сплотить не может, подчеркивает Г.Рормозер.

Да, либеральной демократии нет альтернативы, но либерализм нужно удержать от сползания в анархизм, укрепить его духовно и политически взаимодействием с консерватизмом. Политическое сознание переживает кризис, потому что оно лишено моральной идеи, которая бы легитимировала его. Политике нужны идеи, авторитет и этос. Таково вкратце кредо автора.

Наши больные российские вопросы - как соединить либеральную идею с национальной, либерализм - с христианством и возможно ли это вообще - находят именно в этой книге самое серьезное философское объяснение. Взаимодействие либерализма и консерватизма и составляет между тем сложнейшую проблему, особенно для нас, с нашей нетерпимостью. Между либеральной идеей и национальной, либерализмом и христианством не все ведь стыкуется. Вот в этих-то тонких "стыковках" между упомянутыми идеями, которые, казалось бы, противоположны и несовместимы, Гюнтер Рормозер как раз большой мастер.

Дума пачками штампует запретительные законы, принимая порой по несколько десятков разных «низ-з-зя!» за день, вразнос идет все: от кружевных трусов до митингов, покушаются даже на святое - алкоголь и сигареты - при более или менее молчаливом одобрении более или менее масс. Можно, конечно, с приятностью думать, что это наше собственное изобретение. Но при более внимательном взгляде на положение дел приходится признать - мы вовсе не одиноки в своем запретительном угаре: это, увы, общемировой тренд на данный момент.

Земля свободы?

10 июня 2014 года жительница штата Теннесси, мать шестерых детей Табита Джентри получила 14 лет тюрьмы за то, что она, будучи остановленной дорожной полицией, сперва показала стражам закона просроченные права, а потом попыталась скрыться с места происшествия, «чуть не наехав на одного из полицейских». Преступление отягощалось тем обстоятельством, что за полгода до этого, когда полиция арестовывала бойфренда Табиты за непристегнутый ремень безопасности, Табита подошла к полицейским и выражала свой протест, несмотря на то что ей велели отойти и сесть в машину. Второй арест за полгода, оба раза - неуважение к полиции…

«Мы чувствуем, что правосудие в этом случае восторжествовало», - сказала прокурор Джессика ­Бэнти. Правосудие может торжествовать, пить шампанское и прыгать до потолка - на сегодняшний день в тюрьмах США содержится 2,4 миллиона человек, а еще 4,5 миллиона сидят под домашним арестом, заняты на обязательных работах или ходят отмечаться в полицию, согласно своим приговорам об условном осуждении. За 20 лет количество заключенных в Штатах выросло в 5 раз - после того, как заработала федеральная программа «нулевой терпимости». Норма «третье преступление - последнее» привела к тому, что сегодня огромные сроки получают и люди, совершившие совсем незначительные правонарушения. Как, например, заработавший свои 25 лет тюрьмы Джерри Дивайн Уильямс, в 1996 году осужденный за то, что попросил у подростков в парке кусок пиццы, - так как угонщик машин и наркоман Джерри Дивайн Уильямс к тому моменту уже имел два суда за плечами, то четвертьвековой приговор был вынесен ему ­автоматически. Сегодня каждый девятый житель США старше 12 лет хотя бы раз в жизни побывал за решеткой. Напомним, речь идет о стране, в которой принято считать свободу величайшим благом, дарованным человеку, первоосновой всего, источником своей ­государственности.

И если кто-то полагает, что в остальном мире дела обстоят иначе - этот кто-то здорово ошибается. По данным Freedom House, организации, занимающейся мониторингом гражданских свобод на планете, начиная с 90-х годов ХХ века наблюдается ежегодное уменьшение количества этой сложной субстанции - и процесс только ускоряется со временем.

О вассалах - верных и не очень

Как мы помним, основными свободами человека, как бы признанными почти всеми государствами на данный момент, являются:
право на жизнь;
свобода совести;
свобода слова;
право на честный и беспристрастный суд;
право на защиту своей собственности;
право на физическую целостность и личную неприкосновенность;
право на свободное передвижение и выбор места жительства.

Эта великолепная семерка имеет целый выводок свобод и прав рангом поменьше. Но все они так или иначе вытекают из основных семи. Современные люди воспринимают эти тезисы как нечто универсальное и естественное, но стоит не забывать, что вообще-то это изобретение весьма новое. И что тысячелетиями лучшие умы человечества, придумывая идеальные способы общественной жизни, меньше всего заботились о свободе граждан - напротив, истребление какой бы то ни было самостоятельности и воли в отдельном человеке полагалось обязательным условием построения лучшей жизни.

Платон в своем «Идеальном государстве» делил граждан на касты, изничтожал частную собственность и запрещал самовольное деторождение. Кампанелла фантазировал о том, как в Городе Солнца все граждане работают под бдительным оком надсмотрщика, а недовольных обкладывают мешочками пороха и взрывают. Томас Мор полагал, что людей, вышедших за пределы своего города без ­справки от начальства, в идеальном мире будут бить плетьми и отдавать в рабство. ­Вообще много всего интересного предлагали просвещенные философы - и ­находили массу последователей.

Лучшие умы тысячелетиями придумывают способы общественной жизни, меньше всего заботясь о свободе граждан

С другой стороны, в реальном, не­идеальном мире свободы тоже полагались далеко не всем - и в весьма ограниченном ассортименте. Покорность властям и родителям (а для женщин - еще и мужьям) признавалась высшей доблестью человека. И примерно до XVI века понятие «свобода» вообще довольно редко встречается в текстах, особенно если речь идет о свободе частного лица. А все потому, что феодальным системам свободы были в общем и целом ни к чему. Крестьяне пашут, дворяне воюют, монахи молятся, цари правят - все на своем месте, все стабильно, все под надзором. Единственный источник всех благ - земля, за нее идут стычки, у кого вассалы вернее - тот и победил. Но была одна категория населения, которая не очень укладывалась в эти рамки. Та, которую ­позже стали называть буржуазией. Да, все эти торговцы, ремесленники и прочий городской сброд, которому неведомы ни рыцарство, ни доблесть - и печется он лишь о собственных барышах. Вот этим низким людям почему-то страшно понадобились какие-то свободы. Они хотят прав на ­свободу ­передвижения - иначе им-де несподручно торговать. Они цепляются зубами за собственность. Они ноют и канючат, и требуют отмены пошлин на привозной хлеб, и чтобы их судили не дворяне, а какие-то ими самими избранные судьи, и чтобы снизили налоги, а иначе они соберут свои пожитки и сбегут во Фландрию или ­вообще в Геную.

И что самое обидное - там, где с этими подонками нянчатся, дела идут лучше, чем там, где верны древним традициям. В казне начинают брякать флорины и дублоны, на частных верфях возводятся фрегаты убийственной маневренности, на частных заводах начинают лить невиданные доселе пушки - и в результате Великая Армада валяется на дне морском, а королева торгашей вставляет в свою покрытую бесчестьем диадему алмазы, похищенные капером Дрейком у наихристианнейшего Владыки Европы. Да, буржуа свободы были нужны больше хлеба и лишь немного меньше воздуха. И когда именно их инициатива стала основным двигателем общепланетного прогресса - тогда впервые раздались голоса людей, пытающихся осознать эту новую потребность. И только тогда идеи вольности, либерализма и человеческих прав появились на карте мировой мысли.

Что такое либерализм

Основные принципы либерализма ­исключительно просты:
частная собственность священна;
государство вмешивается в дела граждан лишь тогда, когда отсутствие такого вмешательства невозможно;
должна быть максимальная терпимость к любым действиям другого человека, к его взглядам, его внешности и его словам, если эти действия не причиняют реального серьезного вреда другим людям.

И в результате мы имеем вариативное и инициативное общество с бурно развивающимися промышленностью, торговлей, наукой и искусством, где ни цвет кожи, ни пол, ни религия, ни оглядка на мнение других не мешают большинству людей развиваться, творить, думать и изобретать. На этом принципе с невероятной быстротой поднялись САСШ, которые за полтораста лет из дикой колонии на отшибе планеты превратились в самое мощное и передовое государство мира. И, разумеется, всем прочим пришлось кряхтя подстраиваться. Изменения шли - со скрипом, с завываниями, с тяжелыми потрясениями, войнами и революциями. Весь девятнадцатый, а затем и двадцатый век человечество шло в сторону либерализма. Монархии рушились, рушились и шедшие им на смену диктатуры, Всемирная декларация прав человека ознаменовала победу нового курса, в воздухе был разлит пьянящий аромат свободы. А потом маятник пошел в обратную сторону. Произошло это на рубеже 80–90-х годов ХХ века.

И тому было несколько причин.

Причина первая
ЧЕЛОВЕК

Мы уже видели, что стремление к свободе далеко не так естественно для человека, как об этом мечталось просветителям. Нет, собственная свобода нам в целом нравится, но вот что касается свободы других… Увы, но согласно «Теории авторитарной личности», разработанной психологами Университета Беркли Эльзой Френкель-Брунсвик, Даниэлем Левинсоном и Р. Невитт Сэнфордом, а также Теодором Адорно, две трети людей «боятся свободы других больше, чем собственной несвободы».

Объясняется это естественными причинами: как представители сверхсоциального вида, мы более склонны отказывать себе в каких-то желаниях, чем смиряться с неудобствами, вызванными исполнением чужих желаний. Именно такое поведение обычно поощряется группой.

Этот сложный механизм проще пояснить на примере. Некто А гуляет с собакой по дорожке, некому Б неприятно наступать иногда в собачьи какашки. Б требует убирать за собакой, А недоволен этим требованием. С точки зрения либерала, мы должны видеть тут правоту А. Несправедливо из-за небольшого риска Б испачкать ботинок заставлять А ежедневно в обязательном порядке ­копаться в неприятной субстанции руками. И, в конце концов, оба они платят налоги, которые идут на зарплаты дворникам, при помощи специальных инструментов убирающих как собачьи дела, так и перышки, осыпающиеся с ангельских крылышек Б.

А вот с точки зрения представителя социального вида, Б совершенно прав - действия А доставляют ему не­удобство, которое он требует устранить, пусть даже А это доставит куда больше неудобств, чем нынче испытывает Б.

Для многих людей естественно терпеть жажду, например, в поездке, если для того чтобы встать и принести воды, придется тревожить соседей. Жажда - куда большее неудобство, чем необходимость пропустить соседа к тележке с водой, но инстинкт в этот момент предлагает нам воздержаться от таких действий, чтобы не навлечь не­удовольствие группы. И если готовность сдерживать свои желания на благо других - это качество вполне замечательное, то обратная сторона этого инстинкта - гипертрофированное раздражение на того, кто все-таки как-то мешает нам своими действиями, - не делает жизнь в социуме счастливее.

Но общество обычно с готовностью поддерживает запреты на курение, на разговоры по телефону в ресторанах, на соседских собак и кошек, на поцелуи на улицах и на миллионы других раздражающих нас мелочей.

Причина вторая
МИР И ПРОЦВЕТАНИЕ

Серьезных войн человечество не знало уже больше половины века - прецедент в истории неслыханный. Подавляющее большинство стран не испытывает все это время никаких серьезных потрясений - сплошные стабильность и размеренность. И в результате у людей в кои-то веки появилось достаточно сил и времени, чтобы как следует наладить свой быт. Все отрегулировать и прописать правила - какими должны быть огурцы, велосипедные шлемы, трусы, отношения между мужчиной и женщиной (плюс вариации) и калорийность пиццы. Все для блага человека, для его безопасности.

Действительно, если ездить на велосипеде без шлема, можно упасть и стукнуться головой. Почему бы не ввести штрафы, которые сохранят некоторое количество голов? А курение вообще вредно - нужно взвинтить до небес цены на табак, рисовать на пачках разложившиеся легкие и запретить курить всюду, где только можно. И за разговор с чужим ребенком на улице нужно сразу надевать наручники - в полиции разберутся. Представляете, сколько детских жизней, может быть, спасла эта мера, - ради этого можно и наручники потерпеть. А еще вредно сладкое - давайте запретим продавать большие емкости с газировкой, авось люди будут меньше ее пить. Колоссальный рост чиновничества в США, в России и странах Евросоюза (в 1,5–3 раза за последние 20 лет) позволяет не только принимать тысячи подобных запретов, но и контролировать их исполнение. Запреты на опасные игрушки, опасную одежду, опасные дома, опасные машины, опасную еду связывают по рукам и ногам не только производителей, всемерно усложняя их жизнь. А население, привыкая к этой навязчивой опеке, охотно меняет свободу в обмен на безопасность. В прошлом году Обама подписал-таки скандальный «Билль о продовольственной безопасности», который затронул треть населения страны. Отныне на территории США людям, самим выращивающим в своих садах и огородах овощи, ягоды и фрукты, запрещено не только продавать свои продукты, но даже угощать ими людей, не являющихся членами их семей. То есть за данный соседу бутерброд с джемом из своей смородины любая бабушка рискует вполне реальным тюремным заключением. Еще двадцать лет назад за такой билль от Обамы осталось бы лишь небольшое количество неполиткорректных темных кусочков - более явного покушения на свои свободы ­Штаты не знали со времен Бостонского чае­пития. Но сегодня, когда безопасность стала важнейшим приоритетом мирного человечества, огородники смиренно утерлись.

Причина третья
ИНТЕРНЕТ И ПРОЧИЕ ЦИФРОВЫЕ ТЕХНОЛОГИИ

Сперва он казался островком свободы. Сегодня использование интернета - один из простейших способов попасть за решетку, не выходя из собственного дома и не имея преступных наклонностей. Скачанная песенка, прочитанный рассказ, не­осторожный комментарий к чужому тексту, вирус, занесший вас на страницу ХХХ, где на подушках резвилась модель 17 лет и 11 месяцев от роду, - все это вполне может кончиться визитом киберполиции.

И именно благодаря интернету, а также другим цифровым технологиям жизнь частного лица стала максимально публичной. Еще в 2002 году директор одной из лабораторий Hewlett-Packard Мартин Сэндлер в интервью рассказал, что в одном Лондоне имеется 4,2 млн уличных видеокамер и средний лондонец мелькает на них около 300 раз в день, - с тех пор количество камер в городе удвоилось. Возможности контроля над человеком у государства возросли так, как никогда прежде, - теперь оказалось возможным присматривать за соблюдением таких запретов, которые четверть века назад было бесполезно и принимать - кто бы смог уследить за их исполнением?

И третий секрет этого ящичка кибер-Пандоры заключается в том, что с появлением интернета впервые в истории заговорили те, кто всегда молчал. Если раньше право высказывать свое мнение имела только элита - люди с образованием, даром слова и убеждения, - то сегодня бал правят вовсе не они, а рыцари орфографических ошибок и капитаны космической пунктуации. Самая необразованная и самая многочисленная часть населения наконец начала писать и свои письма с пожеланиями Деду Морозу.

И что мы видим в этих письмах?

Требования о введении смертной казни, полиции нравов, цепей и каторг, запретов на все и вся. Парадоксально, но факт: век прогресса помог средневековому сознанию обрести голос и заявить свою точку зрения на положение вещей, перетягивая одеяло на свою темную сторону.

А что в перспективе?

Вероятно, нас ждет еще больший съезд от либерализма в авторитарно-патерналистскую ложбину. Это предсказывали еще такие зубры теории либерализма, как Карл Поппер и Гюнтер Рормозер, которые хоть и называли разные причины происходящего, но сходились в том, что человечеству еще долго придется подтягивать великоватые пока для него штанишки истинного либерализма, который большинство людей пока не способно ни понять, ни признать. Ибо, как известно, свобода неотделима от ответственности, а брать на себя ответственность - куда утомительнее, чем зашвырнуть ее в бурьян и жить, полагаясь на царя, бога и партию.

Кризис российского либерализма?

Борис Капустин, доктор философских наук, профессор Московской высшей школы социальных и экономических наук

Вряд ли может удивлять тот факт, что разговоры о кризисе, а то и крушении российского либерализма резко активизировались после поражения партий, идентифицируемых в качестве либеральных, на парламентских выборах 2003 года. Я думаю, однако, что вопрос о кризисе либерализма (как и любого крупного политического течения современности) слишком масштабен, чтобы быть столь жестко привязанным к судьбе тех партий и движений, которые объявляют себя его носителями. В Англии, к примеру, некогда великая Либеральная партия в ХХ веке превратилась в политического карлика и, в конце концов, прекратила самостоятельное существование, слившись с социал-демократами Д. Оуэна. Однако - и вполне резонно - это не послужило основанием для широких дискуссий о кризисе или крушении английского либерализма. Итак, мой первый тезис заключается в том, что из упадка носителей либеральной идеологии нельзя автоматически заключать о кризисе либерализма как общественного явления (либеральных институтов, процедур, практик). Вопрос о кризисе либерализма как общественного явления требует особого изучения, не сводимого к рассмотрению того, что происходит с либеральными партиями и другими его «штатными» носителями.

Далее. В России в 2003 - 2004 годах наиболее впечатляющие проявления кризиса «штатных» носителей либерализма обнаруживаются в реакции либералов на свое декабрьское поражение, а не в нем самом. Электоральные успехи и неу­дачи - нормальное явление в рамках демократических изби­рательных циклов. Сами по себе они могут свидетельство­вать лишь о тактических поражениях (или победах), но не о кризисах и стратегических разгромах. Тактические пора­жения становятся стратегическими разгромами тогда, ког­да проигравшие партии оказываются не в состоянии из­влечь уроки из своего проигрыша, перестроиться концеп­туально, когда они тешатся политически безнадежным «объяснением» своих неудач в духе того, что «электорат не понял нас». Именно определенная реакция на электораль­ные поражения превращает их в политические разгромы. Кризис носителей российского либерализма (отличая его от кризиса самого либерализма) произошел после декабря 2003 года. Это - мой второй тезис.

В том, что последует далее, я попытаюсь развернуть оба эти тезиса. Экспозиция первого тезиса будет иметь скорее теоретический и исторический характер, отражающий преимущественно опыт западного либерализма. Рассмотрение второго тези­са будет сфокусировано на статье главного идеолога СПС Леонида Гозмана , замечательной именно своей ясностью и последовательным выражением точ­ки зрения «последекабрьского» либерализма. На либеральном фланге сущест­вуют, конечно, иные точки зрения. Однако в интересующем нас концептуаль­ном плане они скорее затемняют идеи, высказанные Гозманом, чем добавля­ют к ним нечто принципиально новое.

Либерализм, как и любое другое крупное политическое течение современно­го мира, - сложное многоуровневое явление. Он существует на уровне идеологии политически организованных сил, объявляющих себя его носителями, общественного сознания и «мировосприятия», наконец, практической дея­тельности - государства и/или субъектов гражданского общества. Эти уров­ни неким образом связаны между собою, но такая связь всегда имеет сложный и опосредованный характер. В истории нередки случаи, когда процветание либерализма на одних уровнях сопровождалось его увяданием на других, или когда либеральные практические действия осуществлялись силами, идеологи­чески совершенно чуждыми либерализму, и т.д. (Вспомним, к примеру, что классический образчик либерального права - Кодекс Наполеона - был внед­рен в практику Европы военным диктатором и узурпатором, подавившим во Франции какие-либо признаки либеральной политической жизни.)

Разговоры о кризисе либерализма в современной России, как правило, имеют такой абстрактный характер, что кажутся мне пустыми. О кризисе, на каком уровне существования либерализма идет речь? Этот вопрос должен быть пос­тавлен в первую очередь. Но он-то и не ставится. Да, партии, называвшие се­бя либеральными, потерпели на декабрьских выборах поражение. Ну и что из этого? В том виде, в каком они существовали, они, возможно, были непродук­тивны даже с точки зрения «продвижения» того вида либерализма, за кото­рый сами ратовали. Исходящий от них ныне анализ собственного поражения кажется мне всего лишь неумелым самооправданием: собственная никчем­ность выдается за «объективное явление», корни которого уходят то ли в «ор­ганику российской почвы», то ли в демонические интриги «аппаратов влас­ти», кстати, либералами же в решающей мере и созданными.

Уж если рассуждать о кризисе либерализма, то гораздо интереснее сосредото­читься на других вопросах. В их числе - меняется ли общественное сознание россиян и усваивает ли оно «либеральные ценности»; какой конкретно облик принимает российское законодательство; происходит ли формирование по­литически дееспособной (способной к политической мобилизации людей), а не просто «кафедральной» или «журналистской» идеологии российского либерализма; имеет ли место превращение рабочей силы в товар или она все еще пребывает в логике внеэкономического принуждения; сложились ли оппозиция и взаимодействие публичной и частной сфер жизни?

Ответы на эти и другие серьезные вопросы могут дать немало оснований для тревоги относительно судеб российского либерализма. И главным таким ос­нованием является, на мой взгляд, практическое исчезновение оппозиции из нашей политической жизни, что равнозначно свертыванию публичной поли­тики как таковой. Но это уже не частный вопрос о либерализме, а общий воп­рос о возможности политической жизни в нынешней России. Кстати, в каких­-то своих формах либерализм может существовать и при коллапсе политической жизни и ее дегенерации в администрирование. Не случайно Хайек мог аплодировать Пиночету, выражая предпочтение «либерализма без демократии» перед «демократией без либерализма». Поэтому и многие наши либералы склонялись к идее «авторитарной модернизации», которая является совсем не абсурдной с точки зрения (некоторых версий) либерализма. Вообще либе­рализм и политическая свобода - отнюдь не синонимы, и сложные, противо­речивые отношения между ними нуждаются в конкретном анализе примени­тельно к каждой исторической ситуации.

Но здесь мы подходим к пониманию другой причины бессодержательности многих нынешних разговоров о кризисе отечественного либерализма. Либе­рализм никогда не был чем-то единым (как и марксизм, консерватизм и т.д.). Всерьез можно говорить о либерализмах, но не о либерализме. Разногласия между версиями либерализма подчас оказывались не менее, а более острыми, чем его споры с марксизмом или консерватизмом. Как отнестись, например, к тому, что для критикуемого утилитаризма Бентама «естественные права че­ловека» якобы всего лишь «чепуха на ходулях», причем пагубная для общест­ва? Учитывая, что утилитаризм - не менее законный представитель либерализма, чем либерализм «естественного права», оказавший к тому же решаю­щее воздействие на современную англо-американскую политическую культу­ру! Вся тематика «рационального эгоизма», «естественной гармонии частных интересов», служебности государства по отношению к таким интересам и многое-многое другое, что современный (российский) либерализм считает своими «азами и буками», восходит именно к утилитаризму.

У меня нет здесь возможности дать развернутую типологию видов либерализ­ма (я делал это в других публикациях , но уместно поставить вопрос: какой вид либерализма потерпел крах (или переживает кризис) в современной России? И не лучше ли для России, что он потерпел крах (или оказался в кризи­се)? Не расчистит ли это почву для появления другого вида либерализма, бо­лее жизнеспособного в России и полезного для нее?

В 1929 году в США потерпел крах либерализм «свободного рынка», а в 1933 году в Германии - «конституционный либерализм» веймарского образца. Американским ответом на крах той разновидности либерализма стал «новый курс» Рузвельта, соответствовавший, по европейским понятиям, «социально­му либерализму». Германским ответом, как известно, был нацизм. Возможно, и Россия извлечет для себя урок, творчески экспериментируя с ситуациями, в которых она оказывается? Ибо исторически эффективный либерализм - это всегда не следование догме, а конкретное разрешение конкретных проблем с целью дос­тижения той меры свободы, которая возможна в данной ситуации.

Отсутствие духа экспериментальности, подражание «образцам», на мой взгляд, одна из главных причин краха (кризиса) российского либерализма в том его партийном виде, в каком он существовал до декабря 2003 года. Речь идет не просто о том, что наши либералы недостаточно учли в своей дея­тельности какие-то обстоятельства российской жизни. Такая формулировка предполагает, будто существует некий единый истинный образец либерализ­ма, который нужно только умело применять к тем или иным историческим «случаям». Но такого образца нет - политически жизнеспособный либерализм нужно заново изобретать в каждой специфической исторической ситуации как теоретический и практический ответ на ее - именно ее! - проблемы. Страш­но подумать, что произошло бы с Соединенными Штатами, если бы Руз­вельт, пусть очень умело, «применял» образцы «манчестерского либерализ­ма» XIX века или сохранял верность моделям «правового государства» Лок­ка или Канта!

Только догматическое восприятие либерализма может питать разговоры о том, что он заведомо «чужд» российской почве, и в этом-де - главное объяснение «объективных» трудностей наших либеральных партий. Чем почва штата Вирд­жиния в XVIII веке с ее, базирующейся на плантационном рабстве экономикой, неграмотностью подавляющего большинства населения, патриархальным укла­дом жизни (см. «Заметки о штате Вирджиния» Томаса Джефферсона) более бла­гоприятствовала появлению либерализма, чем почва современной России? Но именно Вирджиния дала ту либеральную конституцию, которая стала прообра­зом позднейшей конституции США, отладила эффективную систему представи­тельного правления (хотя и при сегрегации небелого и женского населения), выдвинула интеллектуальную и политическую элиту! Нет, дело не в «имманент­ных» свойствах почвы, чтобы под ней не понималось, а в том, удается или нет найти либеральный способ регулирования конфликтов, каковы бы они не были, разворачивающихся практически на любой культурной почве.

Либерализм есть политическая идеология, и живет (или погибает) он по зако­нам ее существования. Первым таким законом является следующий: лишь та политическая идеология достойна жизни, которая способна мобилизовать в поддержку своих целей политически весомую в данном обществе и дееспособ­ную группу населения.

Когда-то либерализм был способен мобилизовать людей даже на революции и войны. Правда, тогда он говорил от имени народа («Мы, народ» - начинает из­ложение своего «символа веры» американская Декларация независимости), а не от имени бенефициариев подозрительных в нравственном отношении ре­форм. И апеллировал он больше к «свободе, равенству и братству», чем к «свя­щенности» частной собственности. Если же сейчас наш либерализм не в сос­тоянии мобилизовать людей даже на такое легкое для них и рутинное действие, как явка к избирательным урнам, то это значит, что с ним действи­тельно произошла большая беда. Более того, это не подлежащее никаким апелляциям свидетельство его политического банкротства. Уточним: банкрот­ства той разновидности либерализма, которая потерпела такое фиаско.

Что означает в таких условиях «сохранение в чистоте» политически обанкро­тившегося учения? Только его догматизацию, его окончательный уход от той почвы, способностью преобразовать которую оно только и может доказать свою истинность. То учение, которое не доросло до понимания того, что в поли­тике, в делах людей вообще существует только истина-действие, тогда как исти­ну-созерцание следует оставить религиозному опыту или (досовременному) ес­тествознанию, еще не развилось до состояния политической идеологии. Такая идеологическая недоразвитость и характерна для российского либерализма. Но, как ни странно, она - не признак его молодости, оставляющий надежду на возмужание и естественное преодоление «детской болезни», а напротив - не­дуг, возникший вследствие бурной и отнюдь не беспорочной жизни, которой предавался наш либерализм в конце 80-х и в 90-е годы. Этот недуг - результат гегемонии, которую он получил фактически задаром, скорее, в результате полной обветшалости официозного марксизма-ленинизма, чем собственных интеллек­туальных и политических усилий. Но известно, что достающееся даром, как правило, развращает. Политико-идеологическую недоразвитость отечествен­ного либерализма можно, таким образом, понять, в том числе и как следствие его развращенности. Присмотримся к сказанному более внимательно.

Современность - в широком культурном значении этого понятия - создает свой идеологический спектр. Его ядром выступает системный модуль: либера­лизм - социализм - консерватизм. Они постоянно конкурируют друг с дру­гом, постоянно стремятся к гегемонии (иначе они не были бы политическими идеологиями), постоянно обновляются в соответствии с «духом времени» (и периодически впадают в догматизм), постоянно ветвятся своими разновид­ностями и вступают в альянсы друг с другом. Идейный и политический плюрализм современности, ее динамизм и открытость будущему в огромной мере обеспечиваются именно этой непрекращающейся борьбой.

В той мере, в какой любая из этих идеологий достигает (на время) гегемонии, она претерпевает окостенение. Самая большая наивность думать, будто поли­тические идеологии развиваются тем же путем, каким барон Мюнхгаузен тащил себя за волосы из болота. Их развитие в условиях гегемонии может сти­мулироваться только вызовом, который они получают от политически и ин­теллектуально действенной оппозиции, реально способной превратиться в нового гегемона. Этот же вызов, кстати, вразумляет гегемона относительно «чистоты» его учения. Можно много иронизировать по поводу того, что в ус­ловиях демократии ни одна партия, взяв власть, не сдерживает полностью своих предвыборных обещаний, но в этом тоже проявляется невозможность сохранения «чистоты» идеологических одежд при наличии реальной оппози­ции и необходимости идти на уступки ей.

Итак, условием развития либерализма (как и любого его оппонента) является конкуренция с соперниками. Конкуренция всегда предполагает использование достижений соперников в собственных целях. Мощная государственная программа национального здравоохранения в свое время, например, была фирмен­ным знаком социал-демократов в Европе и Демократической партии в США. Европейские консерваторы и республиканцы в США еще недавно - во време­на президентства Клинтона - как могли на деле торпедировали ее. Но они взяли ее на свое идеологическое вооружение, идя к власти (так родился в США бушевский «консерватизм сочувствия» - compassionate conservatism), а овладев, по-своему стали осуществлять эту программу. Только так - через рецепцию по­литически продуктивных идей оппонентов (при их переработке на свой лад) - и развиваются идеологии. Поэтому и страшны падение эффективной оппози­ции и коллапс публичной политики, о которых я говорил ранее

С точки зрения общества, смысл всех этих заимствований, всей этой политико­-идеологической эклектики заключается в том, что благодаря им общество навя­зывает партиям свою «истину», свои потребности. Эта «истина» не вмещается ни в одну доктрину - либеральную, социалистическую или консервативную, хо­тя бы потому, что каждая из них непосредственно выражает интересы отдель­ных групп общества. Встать на «общечеловеческую точку зрения» способны лишь ангелы, но они слишком редко занимаются политикой и идеологической работой (вероятно, это и хорошо). Люди же всегда стоят на «конкретно-челове­ческой» точке зрения, которая неизбежно есть точка зрения чьих-то интересов (пусть идеологически выдаваемая за «общечеловеческую»). Мера приближения реальной политики к «общечеловеческой» позиции строго соответствует мере не­возможности полностью реализовать чьи-либо особые интересы, что в действи­тельности означает частичную реализацию интересов всех вовлеченных в по­литику групп. Кстати, это очень четко - в отличие от российских либералов - понимали шотландские классики либерализма, включая Адама Смита (послед­ний специально подчеркивал необходимость относиться с недоверием к пред­ложениям, исходящим от «купцов и промышленников», интересы которых ни­когда полностью не совпадают с интересами общества).

Многие беды российского либерализма обусловлены тем, что ни слева, ни справа он не имел в 90-е годы достойной оппозиции, не только политической, но и интеллектуальной. Левые, политически представленные КПРФ,оказа­лись почти стерильны в интеллектуальном отношении, что наглядно прояви­лось у них в гротескном сочетании марксизма, этого принципиально интерна­ционального учения, с национализмом и православием. Правые, оставаясь «почвенническими», местечковыми правыми, также не имели шанса стать ре­альным интеллектуальным конкурентом либерализма - даже в нашем убогом его варианте. Учитывая, что либералам идеологическая гегемония досталась слишком дешево, неудивительно, что они так легко ее потеряли, причем в столкновении не с конкурирующей идеологией, а с полной безыдейностью, каковую представляет «Единая Россия». Поражение от безыдейности - что может быть более унизительно и более красноречиво говорить о политико­-идеологическом банкротстве? .

О том, насколько дешево отечественному либерализму досталась в свое время гегемония, свидетельствует то, что он не потрудился освоить хотя бы ритори­ку социальной справедливости, не говоря уже о разработке ее либеральной концепции и тем паче - о применении ее в реальной политике. (Этот тезис тре­бует оговорок и уточнений относительно идеологии «Яблока», но у меня сей­час нет возможности их сделать.) О каком диалоге с народом может идти речь, если нет того идеологического пароля, который делает такой диалог возможным? Если ту же частную собственность перед не собственниками мож­но (если можно) оправдать, не доказывая, а только показывая ее справедли­вость.

Попробовала бы любая западная либеральная или консервативная партия за­явить, что тема социальной справедливости является неактуальной, чуждой ее программе или (что совсем уже дико) принадлежащей только левым ради­калам! Она была бы электорально уничтожена на ближайших выборах. «Госу­дарство благоденствия» (welfare state), этот подлинный каркас современного западного общества, на демонтаж которого не посягнула даже такой фанатик «свободного рынка», как мадам Тэтчер, есть материализация идеи «социаль­ной справедливости» и в то же время - мощнейший и проникающий во все по­ры общества механизм перераспределения материальных благ. Я уже не гово­рю о современной теории либерализма, доминантной идеей которого (со вре­мени появления трудов Джона Ролза) стала именно справедливость, включая «социальную справедливость» (когда он говорит о двухступенчатой шкале «приоритетности благ»).

Конечно, споры о том, как именно понимать «социальную справедливость», шли и будут идти в будущем. В практическом плане - это споры о том, каким быть «государству благоденствия». Они, несомненно, имеют огромную важность. Но это совсем иная постановка вопроса, чем та, которая означает игнорирование проблемы «государства благоденствия». Трагедия постсоветской трансформа­ции России (и это же - корень трагедии российского либерализма) состоит в том, что у нас намеревались строить капитализм не только в условиях фактичес­кого отсутствия «государства благоденствия», но и ценой демонтажа той его, пусть очень несовершенной, формы, какую оно имело при СССР.

Что наши либералы, якобы западники, сказали об этом вопиющем попрании принципов современного западного либерализма, суть которого в конечном счете состоит именно в соединении капитализма и социальной справедливос­ти (насколько сие вообще возможно)? Итак, проиграли ли наши либералы от­ того, что они - твердые западники, не понятые Россией, или же оттого, что они - фальшивые западники, фактически уводившие Россию в сторону от маги­стрального пути развития общества? Даже если их благословляли на это неко­торые «макроэкономические гуру», типа Милтона Фридмана, представляю­щие лишь одну из школ западного обществознания, ради утверждения высо­кой Научной Истины.

Какова концептуальная реакция либералов на поражение в декабре 2003 года? Обратимся к упомянутой статье Л. Гозмана.

Вопрос первостепенной важности - в чем причины поражения? В самом, веро­ятно, самокритичном пассаже статьи Гозман пишет: «Мы, безусловно, несем прямую ответственность за кризис доверия к либерализму... ». Но что вызвало этот «кризис» и за что именно несут ответственность либералы? Реформы 90-х годов, являвшиеся непосредственно делом их рук, оказывается, были, по сло­вам автора, «фантастически успешными». Но коли так, то они должны были привести к триумфу либерализма, а отнюдь не к его кризису. Ибо стратегичес­ки, уверяет Гозман, либералы делали все «абсолютно правильно», хотя такти­чески, конечно, совершали кое-какие ошибки. И что? Неужели страна отпла­тила за это гениям стратегии (поскольку абсолютно правы бывают только они) черной, прямо-таки противоестественной неблагодарностью, не пропустив их в Думу? Не об умственной ли патологии и нравственной извращенности страны, отказавшейся от собственных выгод (продолжения либерального курса) ради того, чтобы «насолить» своим благодетелям, впору тут говорить? Впрочем, автор отмечает, что в ходе «фантастически успешных» реформ возникла «нетерпимая и позорная» бедность, а социальное расслоение намного превысило «естественный для эффективной рыночной экономики уровень». Однако вменять эти беды в вину либералам ни в коем случае нельзя: это не ре­зультат реформ, а всего лишь следствие их половинчатости и незавершеннос­ти. Так что и эти трагические стороны российской жизни не объясняют «кри­зис доверия к либерализму». У Гозмана по этому поводу вообще нет объяснения, если не считать таковым какие-то тактические ошибки.

Но если «кризис доверия» нельзя объяснить рационально, значит, у него есть иррациональное объяснение; ведь факт его наличия неоспорим и у него все же есть реальные причины. Такой причиной, судя по всему, является лишь не­понимание либерализма и благ, которые он принес России, со стороны ее са­мой. Например, непонимание того, что позорная бедность и дикое по любым западным меркам социальное расслоение - не результат реформ, а только следствие их незавершенности. Вот и получилось, что страна не соответству­ет научности либералов и их высокой Истине, а ее граждане - мыслят ирра­ционально.

Между тем, более убедительная демонстрация либеральной Истины народу предполагает ответы, как минимум, на следующие вопросы, которые даже не ставятся в статье Гозмана.

Вопрос первый. Если либеральные реформы были столь «фантастически ус­пешны», то, что именно помешало их завершить и перейти от «позорных» промежуточных следствий к блистательным окончательным результатам? Не­ужели какие-то гнусные интриги то ли разгромленных коммунистов, то ли пригретых самими либералами, когда они были во власти, «аппаратчиков» смогли свернуть Россию с «естественного» для нее (sic!), как подчеркивает Гозман, либерального курса? И что же за «естество» у этого курса, если его так легко перестраивают всякие временщики?

Вопрос второй. Если в ответе на первый вопрос мы не удовлетворимся оче­редной конспирологической выдумкой и постараемся мыслить политически, то задумаемся над следующим: для кого именно оказались успешными «фан­тастически успешные» реформы, а для кого они стали катастрофой или разо­чарованием? Поскольку любая политика есть игра интересов (хотя не только их) - и это-то, казалось бы, либералы-рыночники должны знать в первую оче­редь, - данный вопрос более чем уместен. Сохраняя элементарное политиче­ское чутье, не будем поддаваться заведомому обману обезличенных фраз типа «реформы были фантастически успешными». В политике ничего и никогда не бывает «успешным» или «неудачным» вообще. Все и всегда бывает «успешным» или «неудачным» для кого-то. Не в этом ли соотношении «успешности» и «не­ удачности» «фантастически успешных» реформ лежит ключ к объяснению де­кабрьского поражения либералов?

Но от такого конкретного политического анализа причин поражения и условий его преодоления Гозман уходит посредством двух абстракций, которые играют роль универсальных индульгенций в пропагандистском арсенале наших либе­ралов. Первая абстракция: «альтернативы выбранному вначале девяностых курсу не было». Вторая абстракция: «мы» - за «демократию и рынок». Им-то и не было альтернативы в начале девяностых, что одновременно означает - «альтернативы не было нам, либералам» (но она почему-то все же нашлась, хо­тя и позднее). В чем абстрактность и ложность этих тезисов?

Любой политический курс это не только и даже не столько легитимирую­щая его идея, сколько совокупность легитимируемых ею конкретных действий. Сводить курс к идее - заведомое шулерство. Пусть ориентации на рынок и демократию не было альтернативы. Но не было ли альтернативы об­ману с ваучерами, государственному аферизму с ГКО, преступному отсут­ствию какой-либо внятной промышленной политики, олигархическому моно­полизму, задавившему демократический рост капитализма снизу, расхищению внешних займов? Неужели не было альтернативы и тому сращиванию парази­тических форм богатства с политической властью, которое само по себе есть отрицание либерализма (вспомним «семибанкирщину» и одновременно почита­ем определения «правового государства» у либеральных классиков)? «По пло­дам их узнаете их», - предупреждал Христос в отношении лжепророков. Узна­ли и проголосовали.

Да и не об этих ли «плодах» сказал нам сам Гозман, когда заключил: в посткоммунистической России «социальное расслоение намного превышает естест­венный для эффективной рыночной экономики уровень»? Стало быть, если имеющееся расслоение - «естественное» следствие (незавершенных) либе­ральных реформ, значит, к эффективной рыночной экономике (как их завер­шению) они и не могли привести вследствие несовместимости народной бед­ности и рыночной эффективности (что чистая правда). Если же оно «неестест­венно»; то правившим либералам действительно есть за что каяться - не толь­ко за ненужные для рыночного преобразования экономики страдания народа, но и за то, что, вызвав такие страдания, они воздвигли мощный барьер на пу­ти к эффективной рыночной экономике.

Однако в этих рассуждениях мы сами втянулись в игру с абстракциями «рынка» и «демократии» вообще. Если с уровня легитимирующих идей перейти на уро­вень практики, то мы легко увидим, что «рынков» и «демократий» много, и их реальное содержание, которое только и значимо для народа, определяется их конкретной институциональной организацией и конкретными способами их взаимодействия с другими сферами общественной жизни. Вокруг этих вопро­сов и идет вся современная теоретическая и практическая борьба на Западе.

Формулировка «рынку и демократии не было альтернативы» не просто пуста­ - она как бы подавляет реальную содержательную дискуссию о том, какой имен­но рынок и какая именно демократия были бы более приемлемы для России, учитывая разные интересы и стремления составляющих российское общество сил и групп. Более того, эта формулировка глубоко антидемократична - ведь демократия все же неотделима от выбора, следовательно - от наличия альтерна­тив. Как минимум, она, оставаясь самой собой, должна давать простор выбору разных своих вариантов и равным образом - разных вариантов своего сочета­ния с рынком (его разновидностями). То, что вся эта проблематика разновариантности сочетаний демократии и рынка, ставшая чуть ли не «азами и буками» западного обществоведения, теоретически не обозначалась отечественным либерализмом, несомненно, свидетельствует о его невозможной провинциальнос­ти. Ее плодом и стала сакраментальная формулировка о том, что «рынку и де­мократии нет альтернативы» .

Но тут стоит остановиться и задуматься: спорим ли мы с Гозманом об одном и том же предмете? Ведь тема данной статьи - «кризис российского либерализ­ма» (с вопросительным знаком). Гозман же толкует о «кризисе доверия к либе­рализму» (курсив мой. - Б.К.). Стало быть, по его мнению, с самим либерализмом - его практикой в России и идеологией - все в порядке. Да и как иначе, если стратегия была «абсолютно правильной»? Проблема заключается всего­-то в доверии к нему со стороны электората (как мы видели, не отличающего­ся разумностью и нравственными добродетелями). В таком случае, это - проб­лема пиарщиков и зубров политтехнологии, а не политиков и теоретиков ли­берализма. В том смысле, что теоретики не нужны (все и так ясно с безальтер­нативным и «естественным» путем России), а политиков не в чем упрекнуть (как гениальных стратегов), разве что в том, что грызутся между собою слиш­ком много.

Да и за что им нести ответственность? Кроме подрыва доверия к либерализму (за который политики не могут отвечать, добившись «фантастического успе­ха»}, Гозман, судя по статье, готов признать ответственность либералов толь­ ко за то, что они проиграли декабрьские выборы и лишились парламентской трибуны. Это и есть великолепный образчик нарциссизма нашего политичес­кого бомонда, который и успехи, и неудачи, и саму ответственность меряет мерками только собственной судьбы. Получается так, что, получи наши «штатные» либералы свои кресла в Думе, то вообще проблемы бы не было. Действительно, мы говорили с Гозманом о разных предметах: я - о либерализ­ме как общественно-политической практике в посткоммунистической Рос­сии, которая, оказавшись в руках «штатных» либералов, впала в глубокий кри­зис, он - о невинности этих «штатных» либералов и их злоключениях в неб­лагодарной России.

Посмотрим, как с такой реакцией на свое декабрьское поражение российские либералы смогут свершить то (свое) «общее дело», о котором с историческим оптимизмом пишет Гозман в конце статьи.