В книге представлены романы, принадлежащие перу известного историка XIX века Н. И. Костомарова, личности многогранной и наделенной не только способностью широко и ясно мыслить, но и талантом настоящего художника. Глубоко вдумываясь, почти вживаясь в изучаемую им старину, он воспроизводил ее в своих работах такими яркими красками, в таких выпуклых образах, что она привлекала читателя и неизгладимыми чертами врезалась в его ум. В основе романа "Кудеяр" лежит легенда о благородном разбойнике, русском Робин Гуде, брате Ивана Грозного, якобы рожденном первой женой Василия III, Соломонией, после ее насильственного пострига в монастырь. Царь предстает как почти демоническая сила, сеющая смерть на русской земле. Один Кудеяр смеет поднять голову, встать с колен и начать мстить убийце. "Сын" - рассказ из времени XVII века - повествует о семейной трагедии отца и сына Нехорошевых, разворачивающейся на фоне бунта под предводительством Степана Разина. В "Холопе" перед нами предстает... Издательство: "Ленинградское издательство" (2011) Формат: 60x90/16, 576 стр.
Место рождения:	слобода Юрасовка, Острогожский уезд, Воронежская губерния , Российская империя
Дата смерти:
Место смерти:
Род деятельности:

Никола́й Ива́нович Костома́ров (4 (16) мая , Юрасовка Воронежской губернии - 7 (19) апреля ) - русский и украинский историк , исследователь социально-политической и экономической истории России и Украины , украинский и русский поэт и беллетрист .

Ранние годы

Студенчество

Уже в первые годы учения сказались блестящие способности Костомарова, доставившие ему, от учителей московского пансиона, в котором он при жизни отца недолго учился, прозвище «enfant miraculeux» (это значит «чудо-ребёнок» на французском). Природная живость характера Костомарова с одной стороны, низкий уровень учителей того времени - с другой не давали ему возможности серьёзно увлечься занятиями. Первые годы пребывания в харьковском университете, историко-филологический факультет которого не блистал в ту пору профессорскими дарованиями, мало отличались в этом отношении для Костомарова от гимназии. Сам Костомаров много работал, увлекаясь то классической древностью, то новой французской литературой , но работы эти велись без надлежащего руководства и системы, и позднее Костомаров называл свою студенческую жизнь «беспорядочной». Лишь в , когда на кафедре всеобщей истории в Харькове появился М. М. Лунин, занятия Костомарова приобрели бо́льшую системность. Лекции Лунина оказали на него сильное влияние, и он с жаром отдался изучению истории . Тем не менее, он так ещё смутно сознавал свое настоящее призвание, что по окончании университета поступил было на военную службу. Неспособность его к последней скоро стала, однако, ясна и начальству его, и ему самому.

Увлекшись изучением сохранившегося в городе Острогожске , где стоял его полк, архива местного уездного суда, Костомаров задумал писать историю слободских казачьих полков. По совету начальства, он оставил полк и осенью г. вновь явился в Харьков с намерением пополнить своё историческое образование. В это время усиленных занятий у Костомарова, отчасти под влиянием Лунина, стал складываться взгляд на историю, в котором были оригинальные черты сравнительно с господствовавшими тогда среди русских историков воззрениями. По позднейшим словам самого Костомарова, он «читал много всякого рода исторических книг, вдумывался в науку и пришёл к такому вопросу: отчего это во всех историях толкуют о выдающихся государственных деятелях, иногда о законах и учреждениях, но как будто пренебрегают жизнью народной массы? Бедный мужик-земледелец-труженик как будто не существует для истории; отчего история не говорит нам ничего о его быте, о его духовной жизни, о его чувствованиях, способе его радостей и печалей»? Мысль об истории народа и его духовной жизни, в противоположность истории государства, стала с этой поры основной идеей в кругу исторических воззрений Костомарова. Видоизменяя понятие о содержании истории, он раздвигал и круг её источников. «Скоро, говорит он, я пришёл к убеждению, что историю нужно изучать не только по мертвым летописям и запискам, а и в живом народе». Он научился украинскому языку, перечитал изданные народные украинские песни и печатную литературу на украинском языке, тогда очень небольшую, предпринимал «этнографические экскурсии из Харькова по соседним сёлам, по шинкам». Весну г. он провёл в Москве, где слушание лекций Шевырева ещё более укрепило в нём романтическое отношение к народности.

В эту пору Костомаров сам начал писать по украински, под псевдонимом Иеремии Галки , и в - гг. выпустил в свет две драмы и несколько сборников стихотворений, оригинальных и переводных. Быстро продвигались вперед и его занятия по истории. В Костомаров выдержал магистерский экзамен, а в напечатал диссертацию «О значении унии в западной России ». Назначенный уже диспут не состоялся вследствие сообщения архиепископа харьковского Иннокентия Борисова о возмутительном содержании книги. Хотя речь шла лишь о нескольких неудачных выражениях, но профессор Устрялов, по поручению министерства народного просвещения разбиравший труд Костомарова, дал о нём такой отзыв, что книгу велено было сжечь. Костомарову дозволено было написать другую диссертацию , и в конце г. он представил в факультет работу под названием «Об историческом значении русской народной поэзии », которую и защитил в начале следующего года. В этом труде нашли яркое выражение этнографические стремления Костомарова, принявшие ещё более определенный вид благодаря сближению его с целым кружком молодых украинцев (Корсун , Кореницкий , Бецкий и др.), подобно ему с энтузиазмом мечтавших о возрождении украинской литературы.

Народничество

Немедленно по окончания своей второй диссертации Костомаров предпринял новую работу по истории Богдана Хмельницкого и, желая побывать в местностях, где происходили описываемые им события, стал учителем гимназии сперва в Ровно , затем () в Киеве . В г. совет киевского университета избрал Костомарова преподавателем русской истории, и с осени этого года он начал свои лекции, вызвавшие сразу глубокий интерес слушателей.

В Киеве, как и в Харькове, около него составился кружок лиц, преданных идее народности и намеревавшихся проводить эту идею в жизнь. В кружок этот входили П. А. Кулиш , Аф. Маркевич, Н. И. Гулак, В. М. Белозерский, Т. Г. Шевченко . Интересы киевского кружка не ограничивались, однако, пределами украинской национальности. Члены его, увлеченные романтическим пониманием народности, мечтали об общеславянской взаимности, соединяя с последней пожелания внутреннего прогресса в собственном отечестве. «Взаимность славянских народов - писал позже об этом кружке Костомаров, - в нашем воображении не ограничивалась уже сферой науки и поэзии, но стала представляться в образах, в которых, как нам казалось, она должна была воплотиться для будущей истории. Помимо нашей воли стал нам представляться федеративный строй, как самое счастливое течение общественной жизни славянских наций… Во всех частях федерации предполагались одинаковые основные законы и права, равенство веса, мер и монеты, отсутствие таможен и свобода торговли, всеобщее уничтожение крепостного права и рабства в каком бы то ни было виде, единая центральная власть, заведующая сношениями вне союза, войском и флотом , но полная автономия каждой части по отношению к внутренним учреждениям, внутреннему управлению, судопроизводству и народному образованию ». С целью распространения этих идей дружеский кружок преобразовался в общество, получившее название Кирилло-мефодиевского братства .

Панславистские мечтания юных энтузиастов скоро были оборваны. Студент Петров, подслушавший их беседы, донес на них; они были арестованы весной , обвинены в государственном преступлении и подвергнуты различным наказаниям.

Расцвет деятельности

Литература

• См. автобиографическую записку в «Словаре профессоров университета св. Владимира», автобиографию в «Рус. Мысли» (1885, № 5 и 6) и более подробную - «Литературное наследие» (СПб., 1891).
• Некрологи и воспоминания: «Киевская Старина» (1885 и 1895, № 4); «Новь» (1885); «Русская Старина», 1885; «Рус. Архив» (1890, № 10, А. А. Корсун).
• Полный список трудов - в «Литературном наследии».
• Наиболее подробная и беспристрастная оценка - у Пыпина: «История русской этнографии» (т. III).

Николай Костомаров

Историческая хроника в трех книгах

| |

Примітки

Вперше надруковано в журн. «Вестник Европы» (1875. – № 4. – С. 461 – 549; № 5. – С. 5 – 77; № 6. – С. 465 – 548).

Подається за виданням: Кудеяр. Историческая хроника в трех книгах. – Спб.: изд. M. Суворина, 1882.

Датується за автобіографією та першодруком. Наприкінці травня 1874 р. письменник повернувся з с. Дідовці на Прилуччині, де він гостював у маєтку удови А. Л. Кисіль (Крагельської), до Петербурга й невдовзі, ймовірно, на початку червня, виїхав на дачу на Петровському острові.

«…Я, поселившись на даче, принялся писать собственноручно историческую повесть – «Кудеяра», взявши сюжет из эпохи Ивана Грозного. Сверх того, здесь же я написал статью «Царевич Алексей Петрович»… В последних числах июля, с этой дачи, я отправился в Киев на археологический съезд» [Костомаров Н. И. Автобиография. – Литературное наследие… Н. И. Костомарова. – Спб, 1890. – С. 201.] .

Відтоді аж до моменту, коли M. M. Стасюлевич сам вийняв з шухляди у тяжко хворого автора обіцяний роман і опублікував його в «Вестнику Европы», в автобіографії відсутні будь-які згадки про дальшу працю над романом. Отже, твір датуємо орієнтовно: червень – липень 1874 р., Петербург.

Кудеяр – герой народних легенд та переказів, пов’язаних з різного роду печерами, залишками давніх городищ тощо; селяни на півночі України, в Білорусії, середній смузі Росії оповідають, що це залишки житла розбійника Кудеяра з ватагою [Один з таких переказів, почутий на Брянщині, опублікував М. Добротворський (Кудеяров курган // Киевская старина. – 1889. – № 6. – С. 607 – 609.)] .

До літературних обробок легенди – поряд з «хронікою» Костомарова – належать однойменні балади В. Кюхельбекера [Кюхельбекер В. К. Кудеяр (Баллада) // Кюхельбекер В. К. Избр. произведения: В 2 т. – М.; Л., 1967. – Т. I. – С. 253 – 261.] та повість С. Браїловського [Браиловский С. Кудоярова пещера: рассказ-предание // Киевская старина. – 1894. – № 11. – С. 207–241.] .

Сам же письменник засвідчив у заключній виносці до тексту твору, що він одержав від О. О. Русова записи, зроблені останнім у 1870-х рр. на Чернігівщині; причому селяни твердили, що подібні перекази побутують і на Поділлі та Саратовщині. Однак ці перекази мали під собою і реальну основу: Кудеяр був особою історичною.

«Разбойник Кудеяр Тишенков да несколько детей боярских, – писав Костомаров у історичному нарисі «Царь Иван Васильевич Грозный», – вероятно, его шайки (в числе их были природные татары) сообщили хану о плачевном состоянии Русской земли… Девлет-Гирей… весною 1571 года бросился в средину Московского государства… Иван Васильевич бежал и предал столицу на произвол судьбы… В какие-нибудь три-четыре часа вся Москва сгорела» [Костомаров Н.И. Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей. – Спб, 1912. Кн. 1. – С. 397 – 398.] .

Легенда о Кудеяре вызвала к жизни одноименный роман известного русского историка Николая Ивановича Костомарова. Сюжетная линия романа сталкивает в кровавом вихре русского бунта образы полулегендарного разбойника Кудеяра и вполне реального Ивана Грозного.

Иван Грозный предстает как почти демоническая сила, сеющая смерть на русской земле. Бояре, царедворцы, весь народ в ужасе смотрят на череду даже не казней, а откровенных убийств, совершаемых на потеху этому уроду, но не пытаются ни сопротивляться им, ни хотя бы объяснить себе их смысл. Все чувства, даже инстинкт самосохранения заглушает рабская покорность, готовность к мирениям и смерти, жертвенность перед лицом божьего гнева, неважно в чем проявляющегося - в засухе, граде или неистовства сумасшедшего государя.

Один Кудеяр, жена которого также попала в мясорубку опричнины, смеет поднять голову, встать с колен и начать мстить убийце. Кто же он, этот почти богоборец, посмевший искать способа прервать цепь злодеяний? В народных преданиях сохранился образ титана духа, одержимый идеей борьбы за справедливость со всеми атрибутами сказочного героя - великан, силач, заполнявший свои революционные будни грабежами на большой дороге и зарыванием многочисленных кладов.

Костомаров рисует несколько иной портрет. Его Кудеяр также весьма силен и проворен, хотя и туповат, но нет в нем ясного осознания своей правоты, он все время мечется между то служением поочередно то Крымскому хану, то русскому царю, то борению с ними же. В конце концов, он приводит к Москве полчища татар, поджигает ее и тут же узнает, что он родной брат по отцу Ивана Грозного. Такой неожиданный поворот сюжета оказывается губителен для его неокрепшей психики и он умирает в страшном изумлении. Вообще образы двух главных действующих лиц романа (Кудеяра и Ивана Грозного) при всей своей насыщенной багрово-красной колористики выглядят достаточно карикатурно. Это даже не люди, отягощенные такими непременными на наш взгляд качествами, как личность, чувства, разум. Это стихии, в слепом движении которых гибнут попадающиеся им на пути люди. Например, жена Кудеяра возвращается из плена с ребенком, родившимся от "басурманина". Понятно, что такая ситуация вызвала бы сложные чувства во многих людях и потребовалось бы немалое, по выражению Льва Толстого, "приращение души", чтобы адекватно отреагировать на нее. Не таковы наши удальцы. И у Ивана Грозного, и у Кудеяра ответ готов: зарезать его, да и все.

"Привычка свыше нам дана…" Готовность убивать роднит разбойников любого сословия. Разница лишь в средствах - царь предпочитает театрализованность действия, Кудеяр попросту давит людей, как тараканов. Очевидно, Костомаров сам понимал несостоятельность своего персонажа на роль народного героя, поэтому его самоликвидация в конце романа выглядит вполне уместной.

ИСТОРИКО-ЛИТЕРАТУРНЫЙ АРХИВ

Н. Костомаров

Историческая хроника

В трех книгах

КНИГА ПЕРВАЯ

Начинался рассвет ноябрьского дня{1}. В доме священника Никольской церкви, в Китай-городе, горели огни. В просторной светлице с маленькими четвероугольными оконцами происходили приготовления к выезду знатного господина. Двое слуг вытащили большой сундук из угла, образуемого муравленою печью, и разделенного на два яруса для всякой поклажи, и доставали из сундука разные наряды. Господин обулся в сафьянные сапоги с серебряными узорами, отороченные бобром, надел зеленые суконные штаны, входившие в сапоги, белый зипун из турецкой габы, а сверху бархатный темно-красный казацкий кобеняк с отложным бобровым воротником и горностаевой обшивкой. Эта одежда была короче тогдашнего великорусского кафтана, с одною только грушевидною пуговицею и подпоясывалась поясом, до того унизанным золотыми бляхами, что нельзя было распознать материи, из которой он был сделан. За поясом заложен был кинжал с круглою ручкою, украшенною одним большим изумрудом; на левом боку у господина была турецкая кривая сабля, в серебряных ножнах и с бирюзою на рукоятке; а на груди висела золотая цепь с медальоном, на котором изображалось восходящее солнце. Одевшись, господин выслал слуг, достал из шкатулки отделанную перламутром пергаменную книжку и стал читать молитвы, обратившись к образу, перед которым горели три восковые свечи. Между тем рассвело.

В светлицу вошел священник с крестом и святою водою.

Потеснили мы тебя, отче, - сказал господин. - Не сетуй на нас: не наше хотение, а царская воля. Но я перед тобою за гостьбу твою в вине не буду.

Честнейший господине княже, - сказал священник, благословив крестом господина и окропивши святой водой, - коли б государь-царь жаловал нас такими стояльцами, то нам на том государю бить челом с похвалою, а не скорбеть о тесноте. Таких, как ты, на свете немного, зане кровь свою не раз проливал за все христианство и страшен стал агарянам, яко Гедеон и Сампсон. Боже тебя благослови! А я, грешный богомолец твой, буду молить Бога и Пречистую Его Матерь, чтоб царь-государь последовал благому совету твоему, еже на брань с нечестивыми измаилтяны.

Все в руце божией, - сказал господин. - Человек хочет тако и инако, а как Бог скажет: стой, не движися! - то все человеческие затеи прахом пойдут. Молчи да дыши.

Вошел царский пристав, поклонился князю в пояс и сказал:

Князь Димитрий Иванович! Государь-царь и великий князь Иван Васильевич всея Руси пожаловал тебя, велел быть у себя и прислал за тобою свою царскую лошадь.

Князь всунул приставу в руку несколько червонцев.

Вошли слуги, доложили, что все готово, и накинули на господина соболью шубу, крытую зеленою камкою. Господин надел высокую черную баранью шапку с золотым пером и вышел, провожаемый благословениями и пожеланиями священника.

Этот господин был знаменитый богатырь XVI века - князь Димитрий Иванович Вишневецкий, староста черкасский и каневский, предводитель днепровских казаков и первый виновник их славы. Медальон на груди носил герб его княжеского рода. Князь был лет сорока пяти, среднего роста, с большим выпуклым лбом, носившим печать ума и благородства, и с окладистою русою бородкою. В его голубых глазах светилось простодушие и доброта вместе с чем-то могучим и грозным; несмотря на лета, его лицо сияло здоровьем и свежестью, во всех чертах и движениях его виднелись следы внутренней крепости, сильной воли и многолетнего опыта.

Выйдя на крыльцо, он увидел толпу своих казаков; атаманы были в красных, а простые казаки в черных киреях и широких шароварах, запущенных в высокие черные сапоги. Одни сидели уже на конях и один за другим выезжали за ворота, другие держали за поводья лошадей, готовясь вскочить на них.

У крыльца стоял серый с черными яблоками жеребец; на нем было красное сафьянное седло с позолоченною лукою, лежавшее на черном с красными узорами чепраке, из-под которого выглядывали концы желтой попоны с бахромой. Под мордою у лошади висела целая куча ремешков, расширявшихся книзу и усеянных золотыми бляшками, а на ногах выше копыт были бубенчики, издававшие звук при всяком движении лошади. Вишневецкий вскочил на жеребца и выехал из ворот; пристав ехал с ним рядом; впереди и сзади ехали казаки. Путь их лежал мимо гостиного ряда, по Красной площади, загроможденной в то время множеством лавочек, шалашей, скамей с разными съестными припасами. Народ, любивший глазеть на приезжих, с любопытством бежал за Вишневецким, и в толпе слышались голоса: «Вот молодец! Как такому бусурмана не побить! И народ-то у него какой рослый, богатырский!»

Вишневецкий въехал во Фроловские ворота Кремля, на которых в то самое время раздалось два удара боевых часов, означавших тогда два часа по тогдашнему счету ночных и дневных часов, и в ту же минуту повторилось два удара на других кремлевских башнях, на которых были устроены часы: на Никольской, Водяной (к Москве-реке) и Ризоположенской (выходившей на Неглинную). Тридцать пищаль-ников, стоявших на карауле, расступились и подняли свои пищали вверх. Вишневецкий проехал между боярскими домами, мимо Вознесенского монастыря и мимо церкви Николы Гостунского, прямо к собору и остановился у золоченой решетки царского двора. Пристав соскочил с лошади, за ним сошел князь и все казаки. По приказанию пристава князь отвязал свою саблю, отдал ее казаку, взял с собою четырех атаманов и одного казака, несшего ящик, и пошел пешком вслед за приставом по благовещенской лестнице. На крыльце, ради почета, была ему первая встреча, в сенях другая. Вишневецкий вошел в переднюю палату.

Царь Иван Васильевич сидел в углу под образом, одетый в голубой, расшитый серебряными и золотыми травами кафтан, в собольей шапочке с жемчужной опояскою, в руках держал посох. Это был сухощавый человек, с клинообразною бородкою, с узким лбом и с чрезвычайно живыми, бегающими глазами, в которых трудно было уловить что-нибудь, кроме постоянного беспокойства и нерешительности. Близ него стоял думный дьяк Иван Висковатый, высокий, тонкий, с длинною шеею и с задумчивым выражением глаз.

Вишневецкий, сделав от двери три шага вперед, поклонился царю, прикоснувшись пальцами до земли.

Пристав сказал:

Князь Димитрий Иванович Вишневецкий приехал просить твоей царской милости, чтоб ты, великий государь, пожаловал, изволил бы принять его в холопство на верную свою государскую службу.

Дьяк Висковатый от имени царя дал ответ, что царь похва-ляет князя Димитрия Ивановича, велит спросить о здоровье и жалует к своей царской руке.

Вишневецкий, подошедши ближе, преклонил колено и поцеловал лежавшую на коленях царя царскую руку, а потом отошел, устремивши глаза на государя.

Пристав заявил, что князь Димитрий просит пожаловать его: велеть поднести царю в дар турецкую саблю редкой работы. Казак поставил ящик на столик и открыл его. Там лежала сабля с рукояткою, осыпанною рубинами, бирюзой и изумрудами.

Бог тебе в помощь, князь Димитрий Иванович! - сказал царь Иван. - Коли пожелал своею охотою служить нам и прямить, то мы тебя будем жаловать и служба твоя от нас забвенна не будет. Ну а сдал ты Черкассы и Канев брату нашему, королю Жигимонту-Августу{2}, как мы тебе велели, для того, что мы теперь с братом нашим королем не в розратьи?

Все учинил так, как от тебя, государя, приказано, - сказал Вишневецкий, - а ныне пожалуй нас, холопей твоих: вели слово вымолвить.

Говори, - сказал царь. - Послушаем, коли хорошее скажешь.

Вишневецкий сказал:

Казаки городов Черкасс и Канева и все тамошние тубольцы, прирожденные русские люди истинной восточной веры, тебе, великому государю, прямят и желают поступить под твою высокую державную руку навек неотступно. Вся земля Киевская с Украиною и с землею Волынскою и Галицкою - твоя, государева, извечная отчина от равноапостольного князя Владимира; но половиною ее уже давно завладели поляки, а другою думают теперь завладеть от Литвы. И нам бы не быть под латинским государем; а пригоже нам быть под своими прирожденными правоверными государями.

Во время этой речи Иван Васильевич беспрестанно поворачивался, вертел свой посох, как человек, который не в силах сдержать своих ощущений, и показывал, что разом слышит что-то приятное и неприятное. По окончании речи он сказал что-то Висковатому, а Висковатый произнес громко:

Князь Димитрий Иванович, ты поговоришь с царскими боярами, которых тебе вышлет государь на разговор.

Слыхали мы, - сказал царь, - что ты, князь Димитрий, бился с неверными за благочестивую веру, и мы тебя за то похваляем, чаючи, что и вперед по нашему повелению будешь против наших недругов биться; а за твое радение, что пришел к нам, жалуем тебе в вотчину город Белев с нашими волостями и доходами и твоих атаманов и казаков, что пришли с тобой, велим испоместить поместьями.

Раздался последний рев издыхающего медведя. Кудеяр глядел на мертвого, уже бессильного врага. На рундуке все были до того поражены этим неожиданным исходом битвы, что не смели выразить ни одобрения, ни изумления.

Царь прервал молчание.

Есть, - сказал он, - медведь еще поболее и подюжее этого. Похочет ли он с ним биться?

С кем повелишь, государь, - сказал Вишневецкий, - с тем он и будет биться!

Вишневецкий передал царское желание Кудеяру.

Кудеяр поклонился царю молча; подошел к мертвому медведю, вынул из сердца нож, обтер об шерсть того же медведя и снова стал в прежней постати ожидать нового врага.

Не долго пришлось ему ждать. Медведь громадного роста показался из другой амбарной двери…

Увидя мертвого товарища, медведь в испуге отскочил назад, оглянулся кругом, остановил глаза на Кудеяре. Новый враг не ревел, как прежний, а только свирепо смотрел на человека. Прошла минута. Царь сделал такое замечание:

Медведь, видно, смекнул, что прежний оттого пропал, что на человека сам пошел; этот дожидается человека к себе: поди-ко ты сам ко мне, а не я к тебе!

Но медведь сделал движение и тихо начал обходить своего врага; медведь отворачивал голову в противоположную сторону, как будто хитрил с ним, как будто показывал вид, что не обращает на него внимания, как будто затевал броситься на него неожиданно; но медведь не провел казака; Кудеяр быстро, как кошка, сделал прыжок и вмиг очутился верхом на медведе, обеими руками схватил его за горло и стал давить изо всей силы. Медведь захрипел и подогнул ноги. Кудеяр не переставал давить его, пока в медвежьем теле не перестали более показываться предсмертные судороги. Тогда Кудеяр встал с медведя, снял шапку и поклонился царю.

Молодец! молодец! - сказал царь. - Вот настоящий богатырь, Илья Муромец!..

По царскому приказанию, переданному чрез Вишневецкого, Кудеяр взошел на рундук и молча ожидал царских приказаний. Все разглядывали его с любопытством.

Царь приказал поднести богатырю серебряный ковш с медом.

Кудеяр смутился. Степной казак не знал, как ему обращаться перед таким властелином, говорить ли, молчать ли; он поглядел на Вишневецкого, потом поклонился царю молча, выпил мед и отдал ковш стряпчему. Царь сказал:

Этот ковш тебе за твою потешную службу.

Кудеяр снова молча поклонился.

Сказывали нам, ты сам не знаешь, кто ты таков, с измалку был у бусурман, а сам роду русского, христианского. Покажи-ко мне крест, что у тебя на шее.

Кудеяр молча снял с себя крест и подал царю.

Пристально разглядывал царь крест, вдумывался, не догадается ли, и потом отдал его Кудеяру.

Кто тебя знает, кто ты таков, а сдается: не простого роду. Велю кликнуть клич по всему царству, чтобы отозвались те, у кого пропали дети в оно время, что приходилось по твоим летам, годов за тридцать или того более. А пока Бог тебе не откроет твоего рода, будешь ты наш, и мы тебя пожалуем. Отвести ему поместье в Белевском уезде пятьсот четей и в дву потому ж{20}, да лесу, да сенокосу, как пристойно, и поверстать его в дворяне. Пусть нашу царскую службу несет. Я его пошлю на ливонских немцев. Пусть их колет и давит, как медведей.

Великий государь, - сказал Вишневецкий, - мой Кудеяр в большом долгу.

Перед кем? - спросил царь. - Я его выкуплю от правежа.

Он в долгу перед бусурманами. Когда он был со мною в походе, татары набежали на хутор его под Черкассами и увели жену у него. Так и пропала без вести! Он поклялся мстить бусурманам.

Для такого молодца у нас сыщется невеста получше прежней его жены, - сказал царь. - Надобно другую взять, а прежнюю забыть. Попалась в плен к бусурманам - все равно что умерла. Хочешь, молодец, жениться?

Я закон уже принял, - сказал Кудеяр.

Разве надеешься, что прежняя жена к тебе вернется? Нет, молодец, тщета твое упование! Чай, с горя умерла, вели лучше записать ее в поминание… А красавица была твоя жена?

Для меня лучше не нужно было, царь-государь, - сказал Кудеяр.

Жаль, жаль, - продолжал царь, - а все-таки, коли ее достать нельзя, надоть иную брать.

Нет, царь-государь, не хочу, - сказал Кудеяр, - когда так угодно Богу, останусь без жены. Позволь, царь-го сударь, бусурман бить, им за жену мстить.

Ого! - сказал царь. - Ты хочешь на бусурман идти, жену свою отыскивать! Ты, может быть, хотел, чтоб и мы пошли с тобою ради твоей жены? Ха! ха! ха! Если бы мы пошли и весь Крым завоевали, и тогда навряд ли бы твою жену там нашли; если она жива, так уж наверно запродана в какое-нибудь бусурманское государство, что подальше Ефиопии. Ну, ступай, ступай! Мы тебя не удерживаем. Ступай воевать с бусурманом, отыскивай свою жену и приходи вместе с нею ко мне, только я с тобой не пойду… нет!

При этом царь окинул взглядом своих бояр и продолжал:

Ну, а вот если ты найдешь свою жену и придешь ко мне вместе с нею, тогда я со всею ратью пойду на бусурмана и Крым завоюю. Теперь иди себе покамест.

Кудеяр во все продолжение речи царя смотрел чрезвычайно мрачно, с видимым озлоблением: издевки царя задевали его по сердцу.

Ну, покажи теперь стрелков своих, князь Димитрий Иванович, - сказал царь Вишневецкому, когда Кудеяр ушел.

По приказанию Вишневецкого казак прибил к столбу, стоявшему на майдане, большую доску, в виде полки, на эту полку положили рядом несколько яиц. Вышли десять казаков с ружьями, и каждый стрелял друг за другом, попадая в яйца пулями. Царь хвалил их.

Потом принесли ленту холста, растянули ее от столба до тех досок, которыми были заделаны промежутки между амбарами, и приколотили гвоздиками; вся эта лента была усеяна крестиками, начерченными углем. Вошли несколько других казаков и один за другим стреляли излука, оставляя завязшие стрелы в холсте в тех местах, где были намечены крестики.

Царь становился все веселее от этих развлечений.

Теперь, - сказал он, - пусть Кудеяр приберет двор мой, снимет доски с проходов и столб вынет.

Вишневецкий передал приказание Кудеяру. Силач прежде всего вытащил прочь мертвых медведей, потом почти без усилия снял доски, вынес их и сложил в кучу у одного амбара, а вслед за тем, подошедши к столбу, глубоко врытому в мерзлую землю, начал двигать его; столб мало-помалу начал качаться. Кудеяр принагнулся, понатужился, вырвал столб из земли, не дав ему упасть на землю, подставил свое плечо, понес и спустил у стенки амбара.

Эка силища, а! - сказал царь. - Ну, вот что ты мне скажи, князь Димитрий Иванович, - я знаю, ты человек богобоязливый и добрый. Поручишься ты мне, что тут нет чего-нибудь нечистого, что этот твой Кудеяр получил такую силищу от Бога, а не от лукавого, не чрез волшебство и ведовство?

Царь-государь, - сказал Вишневецкий, - мне самому приходила такая думка, но нет… мой Кудеяр ничему такому непричастен: благочестив, и в церковь ходит почасту, и постится, и на исповедь ходит поновляться не то что раз в год, и почаще, раза по два и по три.

Ну, то-то, - сказал царь, - а то ведь и мы с ним в погибель ввергнем души наши, коли станем тешиться бесовским действом.

Царь с рундука вошел во дворец, прошел в дальние сени, где уже были приготовлены столы для царских жильцов и для казаков, и прошел на другой рундук, выходивший на широкий двор прямо против ворот, откуда был главный выезд. По царскому приказанию привели собак, выпустили из заперта лисицу и пустили в поле; собаки бросились за лисицею. Царь тешился, глядя, как лисица, со свойственною ей хитростью, увертывалась от собак, обманывала их, метаясь в разные стороны, ускользая от роковых зубов в то время, когда собака готова была уже схватить ее за хвост, - все было напрасно - далеко, далеко погнали собаки смышленого зверя, за собаками поскакали псари; царь уже не мог видеть ничего, но с нетерпением ожидал, когда принесут ему весть о том, чем кончилась война с лисицей. Наконец псари вернулись и привезли труп истерзанной собачьими зубами лисицы.

По окончании всех потех пошли обедать. Обед был постный, рыбный. Царь, сидя за своим особым столиком, посылал подачки Вишневецкому и его атаманам, обедавшим с царскими жильцами в сенях; царь обращался к Вишневецкому с ласковым словом: «Князь Димитрий Иванович Вишневецкий! Приехал ты из литовской державы к нам на службу своею доброю волею со своими храбрыми атаманы и казаки. Мы, государь, тебе рады и в милость нашу приемлем тебя и твоих атаманов и казаков. Ешь нашу хлеб-соль, пей мед, вино, подкрепляйся и веселись с нами».

Когда налили белого меду, все выходили из-за стола и здравствовали государя. Вишневецкий, проговоривши царский титул, с жаром, громко произнес:

Дай Боже милосердый тебе, единому под солнцем истинныя восточныя веры нашея государю, над всеми твоими врагами победу и одоление, наипаче же да затмится от сияния креста святого луна мусульманская, да покорятся нечестивые агаряне скипетру царствия твоего и да водрузится стяг московский на стенах Бакчисарая, яко же на стенах Казани и Астрахани уже водрузился с помощью Божиею. О, великий царю! Да прославишься паче всех твоих предков, да возвеличится держава твоя над всеми державами мира сего, да благоденствуют многочисленные народы под мудрою властию твоею. Буди благословенна Богом держава царствия твоего, аминь!