«Детство» - первое произведение Льва Толстого. Впервые издано в 1852 году.

Жанр : автобиографическая повесть. Рассказ ведется от лица Николая Иртеньева, взрослого человека, который вспоминает отдельные события и глубокие переживания своего детства.

Основная идея - основа характера закладывается в детстве, человеку свойственно стремление к совершенствованию.

Глава 1: Учитель Карл Иваныч

Главный герой – 10-летний мальчик Николенька из дворянской семьи. Семья мальчика живет где-то в провинции России. У мальчика есть отец, мать, старший брат Володя и старшая сестра Любочка. Автор описывает обычный день из жизни Николеньки. По утрам Николеньку и его брата всегда будет учитель-немец Карл Иванович. Старый одинокий учитель много лет живет в семье и обучает детей языкам, истории и т.д. Старик любит детей, но при этом он строг и требователен на уроках.

Глава 2: Maman

Наконец Николенька спускается к завтраку. Здесь его всегда ждет мать (maman). Это добрая, мягкая, ласковая и заботливая женщина. По утрам она спрашивает Николеньку о его здоровье и целует его. Затем дети идут в кабинет к отцу, чтобы поздороваться.

Глава 3: Папа

В кабинете отец сообщает, что Николенька и его брат Володя срочно уезжают в Москву, чтобы жить и учиться там. Николенька понимает, что родители уволят Карла Ивановича. Мальчику жаль бедного старика.

Глава 4: Классы

До обеда Карл Иванович, как обычно, занимается с детьми немецким языком, историей и т.д. Старик обижен на хозяев за то, что его увольняют после 12 лет службы. Николеньке тоже грустно, потому что он любит учителя, как родного отца.

Глава 5: Юродивый

Мать Николеньки любит помогать юродивым*, бедным странникам. Сегодня у нее в гостях юродивый Гриша — пожилой человек. Он круглый год ходит босой и в лохмотьях. Вся семья собирается к обеду. Гришу кормят за отдельным столом. (*юродивыми назывались чудаковатые, порой сумасшедшие люди, обладающие даром предвидения)

Глава 6: Приготовления к охоте

После обеда все готовятся к охоте. Прислуга готовит лошадей и псов. Все отправляются на охоту.

Глава 7: Охота

Отец направляет Николеньку на одну из полян стеречь зайца. Гончие выгоняют зайца на мальчика, но тот в азарте упускает зверя и переживает из-за этого.

Глава 8: Игры

После охоты все едят фрукты и мороженое на природе. Дети играют в охотников, рыбаков и т.д. Володя, брат Николеньки, ведет себя вяло, и игра проходит скучно.

Глава 9: Что-то вроде первой любви

Во время игр Николенька целует в плечо Катеньку. Катенька – это маленькая дочь гувернантки Мими. Мими и Катенька живут в семье мальчика. Николенька любит Катеньку уже давно. Брат Володя упрекает Николеньку за его «нежности».

Глава 10: Что за человек был мой отец?

В этой главе главный герой описывает своего отца, Петра Александровича, и его характер. Это человек с хорошими связями. Он умеет нравиться окружающим. Его главные страсти — карты и женщины. Иртеньев говорит о нем как о человеке, имевшем «неуловимый характер рыцарства, предприимчивости, самоуверенности, любезности и разгула» .

Глава 11: Занятия в кабинете и гостиной

Вечером в гостиной дети занимаются рисованием, мать играет на рояле. Учитель Карл Иванович приходит в кабинет к отцу Николеньки. Старик говорит, что готов служить учителем бесплатно, потому что сильно привык к детям. Тогда отец мальчика решает не увольнять учителя и взять его в Москву.

Глава 12: Гриша

В это время в доме в одной из комнат комнат отдыхает юродивый Гриша. Дети прячутся в чулане, чтобы подглядеть за ним. Дети видят, как Гриша молится. Внезапно дети толкают стул и слышится шум. Гриша пугается, дети убегают.

Глава 13: Наталья Савишна

Крепостная крестьянка Наталья Савишна была когда-то няней у матери главного героя. Теперь Наталья Савишна служит в доме экономкой и за белье и питание. Наталья Савишна – старушка, добрая и заботливая служанка. Главный герой к ней очень тепло относится.

Глава 14: Разлука

Утром Николенька готовится в дорогу вместе с отцом, братом и учителем Карлом Ивановичем. Мальчик прощается с мамой, сестрой Любонькой, прислугой. Мать плачет. Главный герой тоже плачет – ему грустно расставаться с ласковой и доброй мамой. Все прощаются и трогаются в путь.

Глава 15: Детство

Николенька вспоминает эпизоды из детства, свою мать в детстве, ее любовь и ласку. Именно в пору детства «невинная веселость и беспредельная потребность любви - единственные побуждения в жизни» .

Глава 16: Стихи

Проходит почти месяц. Николенька живет в Москве у бабушки. Наступает день именин бабушки. В подарок бабушке Николенька сочиняет стихи. Стихи ему не нравятся, но дарить больше нечего. Он со страхов вручает стихи бабушке. Она остается довольна.

Глава 17: Княгиня Корнакова

Днем в честь именин к бабушке приезжают гости. Среди них — родственница, княгиня Корнакова. Николенька знакомится с ней и целует ручку. Отец говорит княгине, что Николенька — некрасивый ребенок. Он знает, что родители считают его некрасивым. И он страдает от этого.

Глава 18: Князь Иван Иваныч

Следом в гости приезжает еще один родственник бабушки, князь Иван Иванович. Бабушка жалуется князю на отца Николеньки. Она говорит, что тот приехал в Москву не по делам, а развлекаться. Бабушка подозревает, что отец Николеньки обманывает жену. Николенька слышит этот разговор.

Глава 19: Ивины

К бабушке приезжают новые гости – семья Ивиных с тремя сыновьями. Николеньке нравится один из братьев Ивиных — Сережа. Николенька по-своему влюблен в него. В день именин в доме бабушки собирается много детей. Сережа Ивин решает подшутить над Иленькой Грапом. Иленька — это тихий и добрый мальчик. Дети хватают Иленьку и ставят на голову. Наконец он вырывается из рук обидчиков и плачет. Сережа Ивин обзывает его плаксой. А Николеньке становится стыдно, что он обидел бедного Иленьку.

Глава 20: Собираются гости

Вечером к бабушке на ужин и танцы съезжаются гости. Среди гостей Николенька видит 12-летнюю Соню. Она очаровывает Николеньку. Он старается привлечь ее внимание и понравиться.

Глава 21: До мазурки

На вечер снова приезжают Ивины. Среди них – Сережа, который так нравился Николеньке. Начинаются танцы. Николенька и Сонечка танцуют кадриль. Затем Николенька танцует контрданс с другой девочкой.

Глава 22: Мазурка

Далее Николенька танцует мазурку с одной маленькой княжной. В ходе танца Николенька сбивается и останавливается. Все смотрят на него, отец сердится, а Сонечка улыбается. Николеньке становится очень стыдно. Ему очень грустно, что рядом нет мамы, которая его бы пожалела.

Глава 23: После мазурки

Подают ужин, а затем все танцуют гросфатер. Николенька снова танцует с Соней. Он счастлив. Соня предлагает ему говорить друг другу «ты» как близкие друзья. В конце вечера Соня уезжает.

Глава 24: В постели

В эту ночь Николеньке не спится. Он говорит с братом Володей о Соне. Он говорит, что влюблен в Соню и что он готов плакать от любви. Володя осуждает его за слабость и называет «девочкой».

Глава 25: Письмо

Проходит 6 месяцев после именин бабушки. 16 апреля. Отец сообщает, что все должны срочно ночью ехать в деревню. Отец не говорит детям правду. На самом деле мать Николеньки больна и находится при смерти.

Глава 26: Что ожидало нас в деревне

18 апреля Николенька с братом и отцом приезжают домой в деревню. Мать жива, но ужасно страдает от болезни. В этот же день мать Николеньки умирает в страшных муках.

Глава 27: Горе

Наступает день похорон. Николенька прощается с телом матери. Он видит лицо матери и пугается от того, что лицо изменилось после смерти. Мальчик кричит и выбегает из комнаты.

Глава 28: Последние грустные воспоминания

Через три дня после похорон семья Николеньки переезжает в Москву. Бабушка от горя впадает в беспамятство. Через неделю он приходит в себя. Служанка Наталья Савишна остается в деревне в пустом доме. Вскоре она заболевает и умирает. Ее хоронят недалеко от ее любимицы – матери Николеньки.

Лев Николаевич Толстой

«Детство»

12 августа 18** г. десятилетний Николенька Иртеньев просыпается на третий день после своего дня рождения в семь часов утра. После утреннего туалета учитель Карл Иваныч ведёт Николеньку и его брата Володю здороваться с матушкой, которая разливает чай в гостиной, и с отцом, отдающим в своём кабинете хозяйственные указания приказчику.

Николенька чувствует в себе чистую и ясную любовь к родителям, он любуется ими, делая для себя точные наблюдения: «…в одной улыбке состоит то, что называют красотою лица: если улыбка прибавляет прелести лицу, то оно прекрасно; если она не изменяет его, то лицо обыкновенно; если она портит его, то оно дурно». Для Николеньки лицо матушки — прекрасное, ангельское. Отец в силу своей серьёзности и строгости кажется ребёнку загадочным, но бесспорно красивым человеком, который «нравится всем без исключения».

Отец объявляет мальчикам о своём решении — завтра он забирает их с собой в Москву. Весь день: и учёба в классах под надзором расстроенного от полученного известия Карла Иваныча, и охота, на которую берёт детей отец, и встреча с юродивым, и последние игры, во время которых Николенька чувствует что-то вроде первой любви к Катеньке, — все это сопровождается горестным и печальным чувством предстоящего прощания с родным домом. Николенька вспоминает счастливое время, проведённое в деревне, дворовых людей, беззаветно преданных их семейству, и подробности прожитой здесь жизни предстают перед ним живо, во всех противоречиях, которые пытается примирить его детское сознание.

На другой день в двенадцатом часу коляска и бричка стоят у подъезда. Все заняты приготовлениями к дороге, и Николенька особенно остро чувствует несоответствие важности последних минут перед расставанием и всеобщей суеты, царящей в доме. Вся семья собирается в гостиной вокруг круглого стола. Николенька обнимает мать, плачет и ни о чем не думает, кроме своего горя. Выехав на большую дорогу, Николенька машет матери платком, продолжает плакать и замечает, как слезы доставляют ему «удовольствие и отраду». Он думает о маменьке, и любовью к ней проникнуты все воспоминания Николеньки.

Уже месяц отец с детьми живут в Москве, в бабушкином доме. Хотя Карл Иваныч тоже взят в Москву, детей учат новые учителя. На именины бабушки Николенька пишет свои первые стихи, которые читают прилюдно, и Николенька особенно переживает эту минуту. Он знакомится с новыми людьми: княгиней Корнаковой, князем Иван Иванычем, родственниками Ивиными — тремя мальчиками, почти ровесниками Николеньки. При общении с этими людьми у Николеньки развиваются главные его качества: природная тонкая наблюдательность, противоречивость в собственных чувствах. Николенька часто оглядывает себя в зеркале и не может представить, что его кто-то может любить. Перед сном Николенька делится своими переживаниями с братом Володей, признается, что любит Сонечку Валахину, и в его словах проявляется вся детская неподдельная страстность его натуры. Он признается: «…когда я лежу и думаю о ней, бог знает отчего делается грустно и ужасно хочется плакать».

Через полгода отец получает из деревни письмо от маменьки о том, что она во время прогулки жестоко простудилась, слегла, и силы её тают с каждым днём. Она просит приехать и привезти Володю и Николеньку. Не медля, отец с сыновьями выезжают из Москвы. Самые страшные предчувствия подтверждаются — последние шесть дней маменька уже не встаёт. Она даже не может попрощаться с детьми — её открытые глаза ничего уже не видят… Маменька умирает в этот же день в ужасных страданиях, успев лишь попросить благословения для детей: «Матерь божия, не оставь их!»

На другой день Николенька видит маменьку в гробу и не может примириться с мыслью, что это жёлтое и восковое лицо принадлежит той, кого он любил больше всего в жизни. Крестьянская девочка, которую подносят к покойнице, страшно кричит в ужасе, кричит и выбегает из комнаты Николенька, поражённый горькой истиной и отчаянием перед непостижимостью смерти.

Через три дня после похорон весь дом переезжает в Москву, и со смертью матери для Николеньки заканчивается счастливая пора детства. Приезжая потом в деревню, он всегда приходит на могилу матушки, недалеко от которой похоронили верную до последних дней их дому Наталью Савишну.

Повесть «Детство» Л.Н. Толстого является автобиографической. В ней писатель изображает свое детство, которое старается воплотить на страницах своего произведения, во всех подробностях. Однако главным моментом в данном произведении является то, что автор пытается разъяснить своему читателю о важности этой поры. Для этого писатель пользуется приемом, который называется «диалектика души».

Теперь, автор не только обращает внимание на поступки героя Николеньки, но и на его чувства, которые тесно взаимосвязаны между собой. В результате, читателю удается ближе познакомиться с мальчиком, узнать все его слабости и страхи. Однако главное – это познать его внутреннюю жизнь: о чем думает, переживает. Писатель изображает не просто жизнь маленького героя, который подвергается эмоциям, Толстой, изображает доброту и жестокость, которая вплетается в жизни героев.

Читатель становится свидетелем теплых отношений между мальчиком и родителями, а также гувернером Карлом Ивановичем, няней Натальей Савишной, бабушкой и братом. Благодаря их теплому слову, Николенька растет добрым мальчиком. Чувство сострадания, которое развито в душе героя, заставляет читателя самому переживать за мальчика.

Читая страницу за страницей, читатель наталкивается на ситуацию, когда выбрасываю щенка за забор или птичку из гнезда. Этот момент не только ранит душу и психическое состояние героя, но и читателя. Однако дальнейшие события приобретают неожиданный оборот. Иногда отношение мальчика к своим родным и близким оказываются несправедливыми и недостойными. Так, он плохо думает о гувернере Карле Ивановиче, который является самым добрым человеком на земле.

В самом начале повести «Детство» читатель видит, как Карл Иванович щекочет его маленькую пяточку, пытаясь разбудить героя. Однако тот воспринимает это, как занудливость противного человека, который специально его мучает, потому что он в семье младший ребенок. В это же время, автор изображает раскаяние мальчика, он понимает, что он был не прав и ему становится стыдно.

Повесть «Детство» — первая в знаменитой автобиографической трилогии Льва Толстого. Впервые она была издана в журнале «Современник» в 1852 г.

Повествование ведется от имени главного героя – Николеньки Иртеньева, десятилетнего мальчика из семьи дворян. Вместе с родителями, старшей сестрой Любочкой и старшим братом Володей, он проживает в российской провинции. В семье Иртеньевых уже много лет живет пожилой одинокий немец – учитель Карл Иваныч, он изучает с мальчиками историю, языки и другие предметы.

Николенька очень любит своих родителей. Маму он считает самой прекрасной на земле, ему очень нравится ее улыбка и ангельское лицо. Отец же из-за своей строгости и серьезности, кажется мальчику загадочным, но, в то же время, очень красивым.

Отец собирается в Москву и решает забрать с собой сыновей. Николенька тяжело переживает предстоящий переезд, ему не хочется расставаться с деревней, с дворовыми людьми, с Катенькой (первой любовью мальчика), но больше всего его печалит расставание с матерью, в эти минуты он любит ее еще больше.

В Москве жизнь идет своим чередом. Мальчики с отцом живут в доме бабушки. Хоть Карл Иванович и приехал с ребятами, их обучением занимаются уже новые учителя. В Москве Николенька привыкает к новой жизни, знакомится с новыми родственниками. К бабушкиным именинам он пишет свое первое стихотворение, которое читают при гостях, тем самым вызывая у мальчика особенные чувства.

Николенька влюбляется в Сонечку Валахину, он делится своими переживаниями со старшим братом – Володей. В словах мальчика проявляется неподдельная страстность его детской натуры. Он испытывает к Сонечке настолько нежные чувства, что ему одновременно хочется и смеяться, и плакать.

Так, вдали от родного дома, незаметно проходят полгода. И вот, отец получает печальное известие: мама мальчиков простудилась на прогулке и тяжело заболела. Она просит мужа привезти детей. Семейство возвращается домой, где в тот же день маменька умирает, даже не найдя сил попрощаться с сыновьями.

На следующий день, на похоронах, Николенька смотрит на восковое лицо матери и поражается страшным переменам, которые произошли с некогда красивым ангельским личиком. Женщина в гробу совсем не похожа на его любимую maman. Мальчик долго не может прийти в себя, он в отчаянии от горькой истины и непостижимости смерти. Именно сейчас к Николеньке пришло понимание, что пора его беззаботного детства закончилась.

Все жители дома Иртеньевых, спустя три дня после похорон, переезжают в Москву.

Maman уже не было, а жизнь наша шла всё тем же чередом: мы ложились и вставали в те же часы и в тех же комнатах; утренний, вечерний чай, обед, ужин, - все было в обыкновенное время; столы, стулья стояли на тех же местах; ничего в доме и в нашем образе жизни не переменилось; только ее не было....

Мне казалось, что после такого несчастия всё должно бы было измениться; наш обыкновенный образ жизни казался мне оскорблением ее памяти и слишком живо напоминал ее отсутствие.

Накануне погребения, после обеда, мне захотелось спать, и я пошел в комнату Натальи Савишны, расчитывая поместиться на ее постели, на мягком пуховике, под теплым стеганым одеялом. Когда я вошел, Наталья Савишна лежала на своей постели и, должно быть, спала; услыхав шум моих шагов, она приподнялась, откинула шерстяной платок, которым от мух была покрыта ее голова, и, поправляя чепец, уселась на край кровати.

Так как еще прежде довольно часто случалось, что после обеда я приходил спать в ее комнату, она догадалась, зачем я пришел, и сказала мне, приподнимаясь с постели:

Чтó? верно отдохнуть пришли, мой голубчик? ложитесь.

Что вы, Наталья Савишна? сказал я, удерживая ее за руку: - я совсем не за этим.... я так пришел.... да вы и сами устали: лучше ложитесь вы.

Нет, батюшка, я уж выспалась, сказала она мне (я знал, что она не спала трое суток). Да и не до сна теперь, прибавила она с глубоким вздохом.

Мне хотелось поговорить с Натальей Савишной о нашем несчастии; я знал ее искренность и любовь, и потому поплакать с нею было бы для меня отрадой.

Наталья Савишна, сказал я, помолчав немного и усаживаясь на постель: - ожидали ли вы этого?

Старушка посмотрела на меня с недоумением и любопытством, должно быть, не понимая, для чего я спрашиваю у нее это.

Кто мог ожидать этого? повторил я.

Ах, мой батюшка, сказала она, кинув на меня взгляд самого нежного сострадания: - не то, чтобы ожидать, а я и теперь подумать-то не могу. Ну уж мне, старухе, давно бы пора сложить старые кости на покой; а то вот до чего довелось дожить: старого барина - вашего дедушку, вечная память, князя Николая Михайловича, двух братьев, сестру Аннушку, всех схоронила и все моложе меня были, мой батюшка, а вот теперь, видно, за грехи мои и ее пришлось пережить. Его святая воля! Он затем и взял ее, что она достойна была, а Ему добрых и там нужно.

Эта простая мысль отрадно поразила меня, и я ближе придвинулся к Наталье Савишне. Она сложила руки на груди и взглянула кверху; впалые влажные глаза ее выражали великую, но спокойную печаль. Она твердо надеялась, что Бог не надолго разлучил ее с тою, на которой столько лет была сосредоточена вся сила ее любви.

Да, мой батюшка, давно ли, кажется, я ее еще нянчила, пеленала и она меня Нашей называла. Бывало, прибежит ко мне, обхватит ручонками и начнет цаловать и приговаривать:

Нашик мой, красавчик мой, индюшечка ты моя.

А я, бывало, пошучу - говорю:

Неправда, матушка, вы меня не любите; вот дай только выростите большие, выдете замуж и Нашу свою забудете. - Она, бывало, задумается. Нет, говорит, я лучше замуж не пойду, если нельзя Нашу с собой взять; я Нашу никогда не покину. А вот покинула же и не дождалась. И любила же она меня, покойница! Да кого она и не любила, правду сказать! Да, батюшка, вашу маменьку вам забывать нельзя; это не человек был, а ангел небесный. Когда ее душа будет в царствии небесном, она и там будет вас любить и там будет на вас радоваться.

Отчего же вы говорите, Наталья Савишна, когда будет в царствии небесном? спросил я: - ведь она, я думаю, и теперь уже там.

Нет, батюшка, сказала Наталья Савишна, понизив голос и усаживаясь ближе ко мне на постели: - теперь ее душа здесь.

И она указывала вверх. Она говорила почти шопотом и с таким чувством и убеждением, что я невольно поднял глаза кверху, смотрел на карнизы и искал чего-то. «Прежде чем душа праведника в рай идет - она еще сорок мытарств проходит, мой батюшка, сорок дней и может еще в своем доме быть....»

Долго еще говорила она в том же роде и говорила с такою простотою и уверенностью, как будто рассказывала вещи самые обыкновенные, которые сама видала и насчет которых никому в голову не могло прийти ни малейшего сомнения. Я слушал ее, притаив дыхание, и, хотя не понимал хорошенько того, что она говорила, верил ей совершенно.

Да, батюшка, теперь она здесь, смотрит на нас, слушает, может быть, что мы говорим, заключила Наталья Савишна.

И, опустив голову, замолчала. Ей понадобился платок, чтобы отереть падавшие слезы; она встала, взглянула мне прямо в лицо и сказала дрожащим от волнения голосом:

На много ступеней подвинул меня этим к себе Господь. - Что мне теперь здесь осталось? для кого мне жить? кого любить?

А нас разве вы не любите? сказал я, с упреком и едва удерживаясь от слез.

Богу известно, как я вас люблю, моих голубчиков, но уж так любить, как я ее любила, никого не любила, да и не могу любить.

Она не могла больше говорить, отвернулась от меня и громко зарыдала.

Я не думал уже спать; мы молча сидели друг против друга и плакали.

В комнату вошел Фока; заметив наше положение и, должно быть, не желая тревожить нас, он, молча и робко поглядывая, остановился у дверей.

Зачем ты, Фокаша? спросила Наталья Савишна, утираясь платком.

Изюму полтора, сахару четыре фунта и сарачинского пшена три фунта для кутьи-с.

Сейчас, сейчас, батюшка, сказала Наталья Савишна, торопливо понюхала табаку и скорыми шажками пошла к сундуку. Последние следы печали, произведенной нашим разговором, исчезли, когда она принялась за свою обязанность, которую считала весьма важною.

На что четыре фунта? говорила она ворчливо, доставая и отвешивая сахар на безмене: - и три с половиною довольно будет.

И она сняла с весков несколько кусочков.

А это на что похоже, что вчера только восемь фунтов пшена отпустила, опять спрашивают: - ты как хочешь, Фока Демидыч, а я пшена не отпущу. Этот Ванька рад, что теперь суматоха в доме: он думает, авось не заметят. Нет, я потачки за барское добро не дам. Ну виданое ли это дело - восемь фунтов?

Как же быть-с? он говорит, все вышло.

Ну, на, возьми, на! пусть возьмет!

Меня поразил тогда этот переход от трогательного чувства, с которым она со мной говорила, к ворчливости и мелочным расчетам. Рассуждая об этом впоследствии, я понял, что, несмотря на то, что у нее делалось в душе, у нее доставало довольно присутствия духа, чтобы заниматься своим делом, а сила привычки тянула ее к обыкновенным занятиям. Горе так сильно подействовало на нее, что она не находила нужным скрывать, что может заниматься посторонними предметами; она даже и не поняла бы, как может прийти такая мысль.

Тщеславие есть чувство самое несообразное с истинною горестью, и вместе с тем чувство это так крепко привито к натуре человека, что очень редко даже самое сильное горе изгоняет его. Тщеславие в горести выражается желанием казаться или огорченным, или несчастным, или твердым; и эти низкие желания, в которых мы не признаемся, но которые почти никогда - даже в самой сильной печали - не оставляют нас, лишают ее силы, достоинства и искренности. Наталья же Савишна была так глубоко поражена своим несчастием, что в душе ее не оставалось ни одного желания, и она жила только по привычке.

Выдав Фоке требуемую провизию и напомнив ему о пироге, который надо было приготовить для угощения причта, она отпустила его, взяла чулок и опять села подле меня.

Разговор начался про то же, и мы еще раз поплакали и еще раз утерли слезы.

Беседы с Натальей Савишной повторялись каждый день; ее тихие слезы и спокойные набожные речи доставляли мне отраду и облегчение.

Но скоро нас разлучили: через три дня после похорон мы всем домом приехали в Москву, и мне суждено было никогда больше не видать ее.

Бабушка получила ужасную весть только с нашим приездом, и горесть ее была необыкновенна. Нас не пускали к ней, потому что она целую неделю была в беспамятстве, доктора боялись за ее жизнь, тем более, что она не только не хотела принимать никакого лекарства, но ни с кем не говорила, не спала и не принимала никакой пищи. Иногда, сидя одна в комнате, на своем кресле, она вдруг начинала смеяться, потом рыдать без слез, с ней делались конвульсии, и она кричала неистовым голосом бессмысленные или ужасные слова. Это было первое сильное горе, которое поразило ее, и это горе привело ее в отчаяние. Ей нужно было обвинять кого-нибудь в своем несчастии, и она говорила страшные слова, грозила кому-то с необыкновенной силой, вскакивала с кресел, скорыми, большими шагами ходила по комнате и потом падала без чувств.

Один раз я вошел в ее комнату: она сидела, по обыкновению, на своем кресле и, казалось, была спокойна; но меня поразил ее взгляд. Глаза ее были очень открыты, но взор неопределенен и туп: она смотрела прямо на меня, но, должно быть, не видала. Губы ее начали медленно улыбаться, и она заговорила трогательным, нежным голосом: «поди сюда, мой дружок, подойди, мой ангел». Я думал, что она обращается ко мне, и подошел ближе, но она смотрела не на меня. «Ах, коли бы ты знала, душа моя, как я мучилась и как теперь рада, что ты приехала....» Я понял, что она воображала видеть maman, и остановился. «А мне сказали, что тебя нет - продолжала она, нахмурившись - вот вздор! Разве ты можешь умереть прежде меня?» и она захохотала страшным истерическим хохотом.

Только люди, способные сильно любить, могут испытывать и сильные огорчения; но та же потребность любить служит для них противодействием горести и исцеляет их. От этого моральная природа человека еще живучее природы физической. Горе никогда не убивает.

Через неделю бабушка могла плакать, и ей стало лучше. Первою мыслию ее, когда она пришла в себя, были мы, и любовь ее к нам увеличилась. Мы не отходили от ее кресла; она тихо плакала, говорила про maman и нежно ласкала нас.

В голову никому не могло прийти, глядя на печаль бабушки, чтобы она преувеличивала ее, и выражения этой печали были сильны и трогательны; но не знаю почему, я больше сочувствовал Наталье Савишне, и до сих пор убежден, что никто так искренно и чисто не любил и не сожалел о maman, как это простодушное и любящее созданье.

Со смертью матери окончилась для меня счастливая пора детства и началась новая эпоха - эпоха отрочества; но так как воспоминания о Наталье Савишне, которую я больше не видал, и которая имела такое сильное и благое влияние на мое направление и развитие чувствительности, принадлежит к первой эпохе, скажу еще несколько слов о ней и ее смерти.

После нашего отъезда, как мне потом рассказывали люди, остававшиеся в деревне, она очень скучала от безделья. Хотя все сундуки были еще на ее руках, и она не переставала рыться в них, перекладывать, развешивать, раскладывать; но ей недоставало шуму и суетливости барского, обитаемого господами, деревенского дома, к которым она с детства привыкла. Горе, перемена образа жизни и отсутствие хлопот скоро развили в ней старческую болезнь, к которой она имела склонность. Ровно через год после кончины матушки, у нее открылась водяная, и она слегла в постель.

Тяжело, я думаю, было Наталье Савишне жить и еще тяжелее умирать одной, в большом пустом Петровском доме, без родных, без друзей. Все в доме любили и уважали Наталью Савишну; но она ни с кем не имела дружбы и гордилась этим. Она полагала, что в ее положении - экономки, пользующейся доверенностью своих господ и имеющей на руках столько сундуков со всяким добром, дружба с кем-нибудь непременно повела бы ее к лицеприятию и преступной снисходительности; поэтому, или, может быть, потому, что не имела ничего общего с другими слугами, она удалялась всех и говорила, что у нее в доме нет ни кумовьев, ни сватов, и что за барское добро она никому потачки не даст.

Поверяя Богу в теплой молитве свои чувства, она искала и находила утешение; но иногда в минуты слабости, которым мы все подвержены, когда лучшее утешение для человека доставляют слезы и участие живого существа, она клала себе на постель свою собачонку моську (которая лизала ее руки, уставив на нее свои желтые глаза), говорила с ней и тихо плакала, лаская ее. Когда моська начинала жалобно выть, она старалась успокоить ее и говорила: «полно, я и без тебя знаю, что скоро умру».

За месяц до своей смерти она достала из своего сундука белого коленкору, белой кисеи и розовых лент; с помощью своей девушки сшила себе белое платье, чепчик и до малейших подробностей распорядилась всем, чтό нужно было для ее похорон. Она тоже разобрала барские сундуки и с величайшей отчетливостью, по описи, передала их приказчице: потом достала два шелковые платья, старинную шаль, подаренные ей когда-то бабушкой, дедушкин военный мундир, шитый золотом, тоже отданный ей в полную собственность. Благодаря ее заботливости, шитье и галуны на мундире были совершенно свежи, и сукно не тронуто молью.

Перед кончиной, она изъявила желание, чтобы одно из этих платий - розовое - было отдано Володе на халат или бешмет, другое -пюсовое, в клетках - мне, для того же употребления; а шаль - Любочке. Мундир она завещала тому из нас, кто прежде будет офицером. Всё остальное свое имущество и деньги, исключая сорока рублей, которые она отложила на погребенье и поминанье, она предоставила получить своему брату. Брат ее, еще давно отпущенный на волю, проживал в какой-то дальней губернии и вел жизнь самую распутную; поэтому при жизни своей она не имела с ним никаких сношений.

Когда брат Натальи Савишны явился для получения наследства, и всего имущества покойной оказалось на двадцать пять рублей ассигнациями, он не хотел верить этому и говорил, что не может быть, чтобы старуха, которая шестьдесят лет жила в богатом доме, всё на руках имела, весь свой век жила скупо и над всякой тряпкой тряслась, чтобы она ничего не оставила. Но это действительно было так.

Наталья Савишна два месяца страдала от своей болезни и переносила страдания с истинно-христианским терпением: не ворчала, не жаловалась, а только, по своей привычке, беспрестанно поминала Бога. За час перед смертью, она с тихою радостию исповедалась, причастилась и соборовалась маслом.

У всех домашних она просила прощенья за обиды, которые могла причинить им, и просила духовника своего, отца Василья, передать всем нам, что не знает, как благодарить нас за наши милости, и просит нас простить ее, если по глупости своей огорчила кого-нибудь, «но воровкой никогда не была и могу сказать, что барской ниткой не поживилась». Это было одно качество, которое она ценила в себе.

Надев приготовленный капот и чепчик и облокотившись на подушки, она до самого конца не переставала разговаривать с священником, вспомнила, что ничего не оставила бедным, достала десять рублей и просила его раздать их в приходе; потом перекрестилась, легла и в последний раз вздохнула, с радостной улыбкой, произнося имя Божие.

Она оставляла жизнь без сожаления, не боялась смерти и приняла ее как благо. Часто это говорят, но как редко действительно бывает! Наталья Савишна могла не бояться смерти, потому что она умирала с непоколебимою верою и исполнив закон Евангелия. Вся жизнь ее была чистая, бескорыстная любовь и самоотвержение.

Чтóж, ежели ее верования могли бы быть возвышеннее, ее жизнь направлена к более высокой цели; разве эта чистая душа от этого меньше достойна любви и удивления?

Она совершила лучшее и величайшее дело в этой жизни - умерла без сожаления и страха.

Ее похоронили, по ее желанию, недалеко от часовни, которая стоит на могиле матушки. Заросший крапивой и репейником бугорок, под которым она лежит, огорожен черною решеткою, и я никогда не забываю из часовни подойти к этой решетке и положить земной поклон.

Иногда я молча останавливаюсь между часовней и черной решеткой. В душе моей вдруг пробуждаются тяжелые воспоминания. Мне приходит мысль: неужели Провидение для того только соединило меня с этими двумя существами, чтобы вечно заставить сожалеть о них?...

Учитель Карл Иваныч
12-го августа 18..., на третий день после дня рождения Николеньки Иртеньева, когда ему исполнилось 10 лет, Карл Иванович разбудил его, ударив над головой по мухе. Николенька рассердился, так как считал, что его тревожат только потому, что он маленький.

Но потом Карл Иванович добрым голосом стал поднимать мальчика и, смеясь, щекотать пятки. Николенька брыкал ногами и старался удержаться от смеха. «Какой он все-таки добрый», —думал он. Ему одновременно хотелось смеяться и плакать. Чтобы объяснить Карлу Ивановичу причину своих слез, он придумал, что видел дурной сон — будто шашап умерла и ее несут хоронить.

После того как дети встали и умылись с помощью дядьки Николая, послышался голос Карла Ивановича, созывающий в классную комнату. Теперь это был уже другой голос — очень строгий: в нем не было той доброты, которая тронула Николеньку до слез.

Когда Карл Иванович бывал свободен, он часто сидел в кресле около маленького столика и читал, а рядом, на столике, лежали часы с нарисованным егерем, клетчатый платок, круглая черная табакерка. Бывало, он не замечал Николеньку, а тот тихонько стоял и думал: «Бедный, бедный старик! Нас много, мы играем, нам весело, а он один-одинешенек, и никто-то его не приласкает».

По утрам Карл Иванович вместе с детьми спускался вниз, в гостиную, — поздороваться с матушкой.

Когда Николенька вспоминал о матушке, ему никогда не удавалось воскресить в памяти общий ее образ. Ему вспоминались только ее карие глаза, выражающие всегда одинаковую доброту и любовь, родинка на шее, шитый белый воротничок, нежная сухая рука.

«Хорошо ли спали дети?» — спрашивала она по-немецки у Карла Ивановича.

Затем, поздоровавшись с Николенькой и внимательно посмотрев на него, шашап спросила, плакал ли он сегодня.

«Это я во сне плакал, шашап», — отвечал Николенька, вспоминая выдуманный сон и содрогаясь от ужаса.

Наталья Савишна
В середине прошлого столетия по дворам села Хабаровки бегала босоногая, толстая и краснощекая девка Наташка. По просьбе ее отца дед Николеньки взял девку в число женской прислуги бабушки. Горничная Наташка отличалась на этой должности кротостью и усердием.

Когда родилась матушка и понадобилась няня, эту обязанность возложили на Наташку. И на этом поприще она заслужила похвалы за верность и привязанность к своей госпоже. Но вскружил Наташке голову молодой бойкий официант Фока. Она даже сама пошла к дедушке просить позволения выйти замуж. Дедушка воспринял это как неблагодарность и велел отправить ее в далекую деревню на скотный двор. Через год Наташку возвратили; больше она никогда не помышляла о замужестве и стала зваться с тех пор Натальей Савишной.

Когда подле матушки ее заменили гувернанткой, она получила ключи от кладовой. Новые обязанности Наталья Савишна исполняла так же преданно и с любовью.

Выйдя замуж, maman в награду подарила своей бывшей няне вольную. Но Наталья Савишна расплакалась и не захотела ею воспользоваться. А когда у матушки появились дети, Наталья Савишна перенесла на них свою любовь.

Детство
Счастливая, невозвратимая пора детства! Как не любить, не лелеять воспоминаний о нем?

Набегавшись досыта, сидит, бывало, Николенька за чайным столом; он уже выпил свою чашку молока с сахаром, сон смыкает ему глаза, а он сидит и слушает, слушает...

И вот уже все разошлись. Николенька услышал милый знакомый голос: «Вставай, моя душечка, пора идти спать». И Николенька, обвив руками шею maman, восклицал: «Ах, милая, милая мамаша, как я тебя люблю!»

После этого, бывало, пойдет Николенька наверх, помолится, ляжет в постель, завернется в одеяло; на душе светло и отрадно; одни мечты гонят другие, — но о чем они? Они неуловимы, но исполнены чистой любви и надежды на светлое счастье.

Что ожидало нас в деревне

Больше месяца дети жили в Москве, в бабушкином доме. Потом приехал за ними отец, и они отправились снова в деревню. По дороге он был задумчив и грустен.

Старший брат Николеньки Володя спросил, не больна ли шашап. Отец с грустью кивнул головой.

Когда они приехали, им сказали, что Наталья Николаевна шестой день не выходит из спальни. Отец с детьми прошли к комнате матушки. Кто бы ни встречался им, все смотрели на детей с жалостью и со слезами на глазах.

Когда все вошли, глаза maman были открыты, но она ничего не видела. О, сколько страданий выражалось в этом взгляде!

Детей увели. Больше они не видели ее живой.