Отражение патриархальной утопии в "библейских" поэмах сергея есенина "иорданская голубица" и "сорокоуст". Иорданская голубица

20.09.2019

«Иорданская голубица» Сергей Есенин

Земля моя, златая!
Осенний светлый храм!
Гусей крикливых стая
Несется к облакам.

То душ преображенных1
Несчислимая рать,
С озер поднявшись сонных,
Летит в небесный сад.2

А впереди их лебедь.
В глазах, как роща, грусть.
Не ты ль так плачешь в небе,
Отчалившая Русь?

Лети, лети, не бейся,
Всему есть час и брег.
Ветра стекают в песню,
А песня канет в век.

Небо - как колокол,
Месяц - язык,
Мать моя родина,
Я - большевик.

Ради вселенского
Братства людей
Радуюсь песней я
Смерти твоей.

Крепкий и сильный,
На гибель твою,
В колокол синий
Я месяцем бью.

Братья-миряне,
Вам моя песнь.
Слышу в тумане я
Светлую весть.

Вот она, вот голубица,
Севшая ветру на длань,
Снова зарею клубится
Мой луговой Иордань.

Славлю тебя, голубая,
Звездами вбитая высь.
Снова до отчего рая
Руки мои поднялись.

Вижу вас, злачные нивы,
С стадом буланых коней.
С дудкой пастушеской в ивах
Бродит апостол Андрей.

И, полная боли и гнева,
Там, на окрайне села,
Мати Пречистая Дева
Розгой стегает осла.

Братья мои, люди, люди!
Все мы, все когда-нибудь
В тех благих селеньях будем,
Где протоптан Млечный Путь.

Не жалейте же ушедших,
Уходящих каждый час,-
Там на ландышах расцветших
Лучше, чем в полях у нас.

Страж любви - судьба-мздоимец
Счастье пестует не век.
Кто сегодня был любимец -
Завтра нищий человек.

О новый, новый, новый,
Прорезавший тучи день!
Отроком солнцеголовым
Сядь ты ко мне под плетень.

Дай мне твои волосья
Гребнем луны расчесать.
Этим обычаем - гостя
Мы научились встречать.

Древняя тень Маврикии3
Родственна нашим холмам,
Дождиком в нивы златые4
Нас посетил Авраам.

Сядь ты ко мне на крылечко,
Тихо склонись ко плечу.
Синюю звездочку свечкой
Я пред тобой засвечу.

Буду тебе я молиться,
Славить твою Иордань…
Вот она, вот голубица,
Севшая ветру на длань.

Анализ поэмы Есенина «Иорданская голубица»

В первое трехлетие после октябрьских событий 1917 г. автор создал более десятка поэм, которые получили название религиозного или революционного цикла. Оба определения оправданы: масштабные перемены, охватившие общественное устройство, трактовались поэтом как доказательства грандиозного преображения мира. Стремясь отразить кардинальные изменения, Есенин обращается к библейским источникам. Разнообразные формы последних широко представлены в произведениях: это не только реминисценции, но элементы молитвы или ритуальных песнопений, детали иконографии. Сложная образность, которая вобрала в себя фольклорные и исторические дополнения, привела некоторых литературоведов к мысли, что в библейском цикле моделируется оригинальная мифология. Используя ее средства, поэт демонстрирует, как является миру гармоничная новая жизнь, зародившаяся «в мужичьих яслях».

В первых поэмах восторженное лирическое «я» захватывают мотивы единения и преображения, которые уступают место осмыслению роли личности и пророческим откровениям. В произведениях позднего периода крепнут апокалипсические мотивы, связанные с темой трагического будущего патриархальной деревни.

«Иорданская голубица», датированная 1918 г., открывается символической сценой. Осенняя картина изображает отлет журавлиного клина, который возглавляет лебедь. Лирический герой представляет иносказательную трактовку эпизода, соотнося образы журавлей с «душами преображенными», а облик белоснежной птицы - с символом «отчалившей», навсегда уходящей Родины. Печаль и сожаление, вызванные пейзажной зарисовкой, сменяют чувства примирения, причастности к вечному круговороту времени.

Вторая главка начинается со знаменитой самохарактеристики субъекта речи. Попрощавшись с прошлым ради светлой мечты, герой становится активным участником строительства нового художественного пространства. Соответствуя моменту, зарождающийся мир пока не радует обилием и разнообразием: есть только небо и месяц, метафорически уподобленные колоколу и его части, языку. Герой-пророк, энергично приводящий в действие огромный музыкальный инструмент, уверен в своих манипуляциях: его высокий дар позволяет услышать в тумане звуки «светлой вести». Символом и своеобразным гарантом счастливого грядущего становится образ голубицы. В системе евангельских мотивов он обозначает Святого Духа, явившегося в облике птицы во время крещения Иисуса.

Чудесному видению посвящено содержание третьего фрагмента. Под безмятежной голубой высью, «вбитой» звездами, лежат бесконечные пространства благодатного края: колосятся плодородные нивы, пасутся конские табуны. Удивительную страну населяют знаковые новозаветные персонажи. Необыкновенные жители заняты повседневными заботами: в руках Андрея Первозванного пастушеская дудочка, а Богоматерь пытается сладить с упрямым ослом. Мечта, явившаяся герою, выражена обобщающей формулой «благие селенья».

В четвертой главке герой обращается к «братьям-мирянам», еще раз призывая их не сожалеть об ушедших. Аргументируя свою позицию, он оперирует категориями, традиционными для христианства: идеями бессмертия души и тленности земного существования.

Финальную часть начинает обращение к персонифицированному образу нового дня - «солнцеголового» мальчика, сошедшего из «отчего рая» и радушно встреченного субъектом речи. В земном пейзаже появляются отблески горнего мира. Дождь, оросивший поля, трактуется в рамках мифопоэтических представлений, отождествляясь с явлением божественного потомка водной стихии. Загадочные изменения привычного ландшафта - залог скорых отрадных перемен, связанных с новой жизнью «братства людей».

Сергей Есенин:
МАТЬ МОЯ — РОДИНА,
Я — БОЛЬШЕВИК!

Вот и до Сергея Есенина добрались приватизаторы. Спросите: а что можно урвать у «последнего поэта деревни», не оставившего ни коттеджей, ни фабрик, ни долларов? Однако — урвали. Отхватили, бесстыжие, кусок сердца поэта. Отшматовали грубо, топором. А израненное сердце, кровоточащее и дымящееся, бросили, как разбойники, на дороге.

Так браконьеры, пристрелив красавца лебедя и сожрав его, забывают и о лесе, и об озере, и о прочих красотах природы. Урчание в желудке от съеденной свежатины — это всё, что они ищут в общении с природой. Вот и приватизаторы по-браконьерски расправились с сердцем поэта, вырвав из него лишь ту часть, где жила любовь к природе. А ведь природе была отдана лишь половина сердца поэта. Вторая же половина — революции!

И как и положено ретивым начальникам, они всем нам предписали: любить Есенина только как певца страны «березового ситца».
Расчёт хитрый. О берёзках ещё долго можно будет декламировать, их у нас много. Уж и вырубают их под коттеджи и гаражи, уж и горят они, белоснежные, (на лесников-то у правительства денег нет), уж и травят их промышленными ядами... А березки всё растут, всё ещё пытаются что-то там лепетать «берёзовым веселым языком»...

Сергей Есенин:
МАТЬ МОЯ — РОДИНА,
Я — БОЛЬШЕВИК!

Вот что отброшено палачами культуры. А как же! Они боятся большевика Есенина. Есенин уже вошёл в бессмертие! Весь мир признаёт его великим поэтом. Ну как его выкинешь из истории? Остаётся одно — оболгать. А почему бы и нет, когда в руках у них телевидение.

ОТДАМ ВСЮ ДУШУ
ОКТЯБРЮ И МАЮ

Вот это наш Есенин. Правда, кто-то может напомнить, что вся строфа звучит так:

Приемлю все.
Как есть все принимаю...
Готов идти по выбитым следам.
Отдам всю душу октябрю и маю,
Но только лиры милой не отдам.

Но — оговорил себя поэт. Отдал и душу, и сердце, и — лиру! Да и как могло быть иначе, если душа его ждала, жаждала Октября? Почитайте его дореволюционную лирику, разве там только «зори вешние» да «в желтой пене облака»? Нет, повсюду вкраплены некрасовские интонации грусти о нелёгкой крестьянской доле.

— Злые скорби, злое горе...
— Край ты мой заброшенный...
— Сторона ль моя, сторонка, горевая полоса...

Он любил свою родину, печалился её печалями, и просто не мог своим любящим сердцем не желать ей лучшей доли.

Сойди, явись нам, красный конь!
Впрягись в земли оглобли.
Мы радугу тебе — дугой,
Полярный круг — на сбрую.
О, вывези наш шар земной
На колею иную.

И когда красный конь явился, революция грянула, сердце поэта возликовало.

Листьями звезды льются
В реки на наших полях.
Да здравствует революция
На земле и на небесах!
— Небо — как колокол,
Месяц — язык,
Мать моя — родина,
Я — большевик.

Это был 1918 год. А потом... Потом были и сомнения, и разочарования. Было смятение души при виде той пены, что поднялась на поверхность. Опытные политики понимали, что это именно пена, что суть — в глубинных социальных преобразованиях. Поэт же с его ранимой душой на какое-то время принял пену за главное и — загрустил. Потом, уже в 1924 году, Сергей Есенин расскажет о своих метаниях в «Письме к женщине»:

Не знали вы,
Что я в сплошном дыму,
В развороченном бурей быте
С того и мучаюсь, что не пойму —
Куда несет нас рок событий.

Так и не сумев разобраться в событиях, поэт сам отстранил себя от них. Из того же «Письма»:

И я склонился над стаканом,
Чтоб, не страдая ни о ком,
Себя сгубить
В угаре пьяном.

К счастью для себя и к счастью для нас, он не сгубил себя. Он сумел выбраться из угара и возродить свою душу. Не последнюю роль в этом сыграла зарубежная поездка Есенина в Европу, а потом в Америку. Он писал: «Только за границей я понял совершенно ясно, как велика заслуга русской революции, спасшей мир от безнадежного мещанства»... «Я еще больше влюбился в коммунистическое строительство».

Что нам особенно дорого в есенинском восприятии революции? Интуиция, поэтическое прозрение. Он не был ни учёным, ни политиком. Он был просто большим поэтом с большим и чутким сердцем. Вот, например, Маяковский пришёл к революции вполне осознанно. Он задолго до Октября вступил в РСДРП, он читал Маркса, но особенно много — Ленина. В поэме «Владимир Ильич Ленин» Маяковский не только дал превосходный марксистский экскурс в историю, но и вплёл в свои строфы прямые цитаты из статей и выступлений Ленина!

Есенин принял революцию больше сердцем, чем умом. Вспомним хотя бы вот это его юмористически-откровенное признание:

И вот сестра разводит,
Раскрыв, как Библию, пузатый «Капитал»,
О Марксе,
Энгельсе...
Ни при какой погоде
Я этих книг, конечно, не читал.

«Возвращение на родину»

Что ж, тем убедительнее выглядят поэтические зарисовки поэта. Например, о гражданской войне (на заметку воздыхателям обо всяких там поручиках голицыных):

Если крепче жмут,
То сильней орешь.
Мужику одно:
Не топтали б рожь.
А как пошла по ней
Тут рать Деникина -
В сотни верст легла
Прямо в никь она.
Над такой бедой
В стане белых ржут.
Валят сельский скот
И под водку жрут.
Мнут крестьянских жен,
Девок лапают.
«Так и надо вам,
Сиволапые!
Ты, мужик, прохвост!
Сволочь, бестия!
Отплати-кось нам
За поместия.

Вот так — о белых. Теперь — о красных:

Но сильней всего
Те встревожены,
Что ночьми не спят
В куртках кожаных,
Кто за бедный люд
Жить и сгибнуть рад,
Кто не хочет сдать
Вольный Питер-град.

Кажется, ясно, на чьей стороне поэт. Возвратившись на родину из зарубежной поездки, Есенин обнаруживает, «как много изменилось там, в их бедном, неприглядном быте». И эти изменения поэту явно по душе! Тут и «с горы идет крестьянский комсомол», тут и сестра, штудирующая «Капитал», тут и красноармеец, рассказывающий ахающим бабам «о Буденном, о том, как красные отбили Перекоп». Поэт радуется и... грустит. О чём? Да о том, что не нашёл себя в новой, кипучей жизни.

Я тем завидую,
Кто жизнь провел в бою,
Кто защищал великую идею.
А я, сгубивший молодость свою,
Воспоминаний даже не имею.

Вот так беспощадно судит себя поэт, буквально казнит себя:

Ведь я мог дать
Не то, что дал.

Ах, как несправедлив к себе поэт! Ведь он участвовал в революционной поступи страны своей поэзией. Он дал именно то, что мог дать. Он дал своё, прошедшее через самое сердце, восприятие революции и — Ленина. Вот строки из «Письма к женщине»:

Теперь года прошли.
Я в возрасте ином.
И чувствую и мыслю по-иному.
И говорю за праздничным вином:
Хвала и слава рулевому!

И это не дань политической конъюнктуре. Есенин своими глазами увидел, как в жизнь забитых, озабоченных лишь куском хлеба селян входит духовное содержание, тяга к знаниям, интерес к общим проблемам. И на всех приметах новой жизни он видит отблеск ленинского гения. И поэт произносит поистине золотые слова: СОЛНЦЕ-ЛЕНИН. Маяковский тоже сравнивал Ленина с солнцем — «я себя под Лениным чищу». Но при этом имел в виду СОЗНАТЕЛЬНУЮ корректировку своего мировоззрения, своих поступков и привычек. У Сергея Есенина это сравнение просто выплеснулось из сердца:

Но эта пакость —
Хладная планета!
Ее и Солнцем-Лениным
Пока не растопить!

Вот так, как бы невзначай, как об известном природном явлении — СОЛНЦЕ-ЛЕНИН. И пусть теперь объясняют чубайсообразные, как это они умудрились, скинув памятники главному большевику Ленину, тотчас же воздвигнуть памятник другому большевику — Есенину. Пусть ежатся они при виде революционных строк поэта. Вполне возможно, что они всего этого ни при какой погоде и не читали, а когда ехали на праздник в Константинове, услужливые референты подсунули им по парочке строчек о клёнах-черёмухах-берёзках.

Ну а мы напоследок почитаем ещё есенинские строки о Ленине из его поэмы «Гуляй-поле»

Монархия! Зловещий смрад!
Веками шли пиры за пиром,
И продал власть аристократ
Промышленникам и банкирам.
Народ стонал, и в эту жуть
Страна ждала кого-нибудь...
И он пришел.
Он мощным словом
Повел нас всех к истокам новым.
Он нам сказал: «Чтоб кончить муки,
Берите все в рабочьи руки.
Для вас спасенья больше нет —
Как ваша власть и ваш Совет».
И мы пошли под визг метели,
Куда глаза его глядели:
Пошли туда, где видел он
Освобожденье всех племен...
И вот он умер...
Плач досаден.
Не славят музы голос бед.
Из меднолающих громадин
Салют последний даден, даден.
ТОГО, КТО СПАС НАС, больше нет.

Стоп-кадр! Запомните, люди, эти слова ТОГО, КТО СПАС НАС. Это слова Сергея Есенина — гения от поэзии, о Ленине— гении от политики. И пусть дрожат перед чистым взором поэта все эти демократики, генеральчики, докторишки наук, осмелившиеся поднять руку на того, кто спас нас. Есенин наш! И мы говорим: ХВАЛА И СЛАВА ВЕЛИКОМУ ПОЭТУ!

Поэзии Есенина присуща специфическая религиозность. Христианское начало в народном духе отождествляется у него с "крестьянским" (это, в сущности, родственные слова, "христианин" - самоназвание крестьянина, свидетельствующее о его мироощущении). За всем этим стоит поэтическая идеализация патриархальной "избяной" Руси, "крестьянского рая", которая выражена и в книге философско-символического характера "Ключи Марии", и в целом ряде стихотворений, в которых перемешаны мотивы библейские, евангельские, церковно-житийные, фольклорные, а также языческие (пантеистические). Следует учитывать и глубокое философско-символическое и сакрально-мифологическое значение предметно-бытовой сферы для поэта. Утварь, устройство избы, домашний скот - все это неотъемлемые атрибуты "крестьянского рая".

Россия для Есенина - прежде всего древняя патриархальная "Русь", своего рода застывшее время и пространство, в котором не предполагается никакое движение, а всякий прогресс губителен. Отсюда - антиурбанизм, отрицательное отношение к индустриальным символам (излюбленным для футуристов). В одном из стихотворений цикла "Сорокоуст" используется выразительная метафора, передающая драматическую коллизию города и деревни, как ее видел в то время поэт (эта метафора стала хрестоматийной: летящий по рельсам паровоз и не поспевающий за ним жеребенок: "Милый, милый, смешной дуралей, // Ну куда он, куда он гонится? // Неужель он не знает, что живых коней // Победила стальная конница?").

Первоначально Есенин принял Октябрьскую революцию, однако симпатия к ней у Есенина была не политическая, а, как и у Блока, отвлеченно-философская: это соответствовало его утопической мечте о построении "мужицкого рая". Но, так как революция большевиков была по преимуществу пролетарской и индустриальной и на деле имела мало общего с утопией "мужицкого рая", тоска по "Руси уходящей" со временем одержала верх в сознании Есенина над революционной утопией.

****************************************************************

"Иорданская голубица" (20-23 июня 1918 г.) открывается всеохватным литургическим образом Есенина "Земля моя, златая, Осенний светлый храм!" и в нем "несется к облакам" "в небесный сад" стая гусей – "душ преображенных Неисчислимая рать". Так любили верить в народе, так кажется и его поэту. А летящий впереди их лебедь с грустными глазами представляется ему плачущей и "отчалившей Русью", Русью уходящей. Так и не удалось ей воплотить здесь на земле свои самые заветные чаяния.

Каждая из пяти главок поэмы вносит свою интонацию, свой голос в уже трагическую полифонию эпохи. Вот она, вера большевицкая:

Небо – как колокол,

Месяц – язык,

Мать моя – родина,

Я – большевик.

Ради вселенского

Братства людей

Радуюсь песней я

Смерти твоей.

Образ России как жертвы, закланной на гибель, возникал уже в "Сельском часослове", но радоваться ее кончине поэт мог, разве что войдя в роль и голос "большевика".

Но вскоре побеждает собственное ощущение родины в ее роковой час: вновь взметываются поэтической стаей и образы мессианские, крестильные в новую веру: Россия – "луговой Иордань", апостол Андрей вновь бродит по Руси "с дудкой пастушеской", а "Мати Пречистая Дева" на околице села "розгой стегает осла". Но врываются и ноты вечной "мудрой" элегии, пассивной веры:

Братья мои, люди, люди!

Все мы, все когда-нибудь

В тех благих селеньях будем,

Где протоптан Млечный Путь.

Не жалейте же ушедших,

Уходящих каждый час, –

Там на ландышах расцветших

Лучше, чем в полях у нас.

Здесь слом и грустно-расхожее "все там будем, там – лучше, все мы – игрушки судьбы": "Кто сегодня был любимец – Завтра нищий человек".

И завершается поэма просто славой новому дню, в котором идет космическое братание со стихиями, вещами, тварями мира – все священно в этом храме земли, крестьянского дела и быта, все пантеизировано, Бог растворен в природе, осеняя этот край своим всегдашним присутствием в самой ткани бытия.

Древняя тень Маврикии

Родственна нашим холмам,

Дождиком в нивы златые

Нас посетил Авраам.

Сядь ты ко мне на крылечко,

Тихо склонись к плечу.

Синюю звездочку свечкой

Я пред тобой засвечу.

Приглашение сесть и склониться к поэту обращено к новому дню. Так вновь возникает удивительная атмосфера интимного, домашнего касания природных явлений и космических существ: дня, света, солнца, звезд к самому поэту. Написанная в родном селе Константиново, "Иорданская голубица" вещь более всего умиротворенно-поэтическая, мистико-пантеистическая; сохраняя приметы мессианского времени, переживаемого страной, она впечатляюще передает все же другое: яркое переживание слитности поэта с природой, землей, небом, с "уходящими каждый час" людьми-братьями.

Сергей Александрович Есенин

Земля моя, златая!
Осенний светлый храм!
Гусей крикливых стая
Несется к облакам.

То душ преображенных
Несчислимая рать,
С озер поднявшись сонных,
Летит в небесный сад.

А впереди их лебедь.
В глазах, как роща, грусть.
Не ты ль так плачешь в небе,
Отчалившая Русь?

Лети, лети, не бейся,
Всему есть час и брег.
Ветра стекают в песню,
А песня канет в век.

Небо — как колокол,
Месяц — язык,
Мать моя родина,
Я — большевик.

Ради вселенского
Братства людей
Радуюсь песней я
Смерти твоей.

Крепкий и сильный,
На гибель твою,
В колокол синий
Я месяцем бью.

Братья-миряне,
Вам моя песнь.
Слышу в тумане я
Светлую весть.

Вот она, вот голубица,
Севшая ветру на длань,
Снова зарею клубится
Мой луговой Иордань.

Славлю тебя, голубая,
Звездами вбитая высь.
Снова до отчего рая
Руки мои поднялись.

Вижу вас, злачные нивы,
С стадом буланых коней.
С дудкой пастушеской в ивах
Бродит апостол Андрей.

И, полная боли и гнева,
Там, на окрайне села,
Мати Пречистая Дева
Розгой стегает осла.

Братья мои, люди, люди!
Все мы, все когда-нибудь
В тех благих селеньях будем,
Где протоптан Млечный Путь.

Не жалейте же ушедших,
Уходящих каждый час,—
Там на ландышах расцветших
Лучше, чем в полях у нас.

Страж любви — судьба-мздоимец
Счастье пестует не век.
Кто сегодня был любимец —
Завтра нищий человек.

О новый, новый, новый,
Прорезавший тучи день!
Отроком солнцеголовым
Сядь ты ко мне под плетень.

Дай мне твои волосья
Гребнем луны расчесать.
Этим обычаем — гостя
Мы научились встречать.

Древняя тень Маврикии
Родственна нашим холмам,
Дождиком в нивы златые
Нас посетил Авраам.

Сядь ты ко мне на крылечко,
Тихо склонись ко плечу.
Синюю звездочку свечкой
Я пред тобой засвечу.

Буду тебе я молиться,
Славить твою Иордань…
Вот она, вот голубица,
Севшая ветру на длань.

«Иорданская голубица», датированная 1918 г., открывается символической сценой. Осенняя картина изображает отлет журавлиного клина, который возглавляет лебедь. Лирический герой представляет иносказательную трактовку эпизода, соотнося образы журавлей с «душами преображенными», а облик белоснежной птицы — с символом «отчалившей», навсегда уходящей Родины. Печаль и сожаление, вызванные пейзажной зарисовкой, сменяют чувства примирения, причастности к вечному круговороту времени.

Финальную часть начинает обращение к персонифицированному образу нового дня — «солнцеголового» мальчика, сошедшего из «отчего рая» и радушно встреченного субъектом речи. В земном пейзаже появляются отблески горнего мира. Дождь, оросивший поля, трактуется в рамках мифопоэтических представлений, отождествляясь с явлением божественного потомка водной стихии. Загадочные изменения привычного ландшафта — залог скорых отрадных перемен, связанных с новой жизнью «братства людей».

Иорданская голубица .- Один из источников этого образа - в Новом Завете: когда Иисус был крещен Иоанном в реке Иордан и вышел из воды, то «увидел Иоанн Духа Божия, Который сходил, как голубь, и испускался на Него» (Мф. III, 16). Ср. также определенную параллель первой строфы третьей главки поэмы со строчками

«Снова голубь Иорданский
Над землею воспарил»

из «Поддонного псалма» Н.А.Клюева - сочинения, к которому не раз обращался Есенин на рубеже 1917-1918 годов (см. его письмо Иванову-Разумнику конца декабря 1917 г. и статью «Отчее слово», <1918>). Впрочем, употребленное здесь Есениным слово «голубица» (вместо «голубь») несет дополнительную смысловую нагрузку - ведь в одном из народных поверий «называют голубицею» (Аф. III, 222) человеческую душу. В свете этого заглавие «Иорданская голубица» вполне соответствует содержанию произведения: в целом оно безусловно навеяно мифопоэтическими представлениями о посмертной судьбе тех человеческих душ, которые переселяются в рай или, говоря словами поэмы, в «благие селенья».

Гусей <...> стая
<...>
То душ преображенных
<...> рать .

Ср.: «...душа, по мнению наших предков, излетала из человеческого тела птичкою, мотыльком или другим крылатым насекомым, и в этом виде возносилась в царство блаженных. Под влиянием такого воззрения, в <...> отлете птиц осенью стали усматривать удаление душ в небесные области...» (Аф. III, 292).

Летит в небесный сад.
А впереди их лебедь...

Ср.: «...тени усопших ищут вечно цветущих лугов и вечнозеленого сада, но достигают туда только одни добродетельные. Этот небесный сад (рай) преисполнен роскошными цветами и плодами...» (Аф. III, 257); «предания представляют аиста, лебедя <...> проводниками усопших» в рай (Аф. III, 293).
Древняя тень Маврикии .- Речь идет о дубраве Мамре (Мамврия) - библейское именование места; впрочем, происхождение есенинской транскрипции этого топонима («Маврикия») не выяснено.

Дождиком в нивы златые
Нас посетил Авраам .

Вероятно, здесь Авраам выступает по воле автора не только как библейский персонаж, живший у дубравы Мамре (см. Быт., гл. XII-XXV), но и как водорожденный бог древних.